Выпуск № 3 (32) | 1936 - страница 17

сен, фольклора и т. д.), не делают из этого всех выводов, не могут еще найти новых форм, к которым обязывает новый материал.

Я очень высоко ценю творчество Н. Я. Мясковского. Оно всегда идейно и философски насыщенно. Мясковский прошел большой путь поисков и борьбы за объективное содержание, за отображение в своем творчестве идей революции.

Но только в шестой симфонии, содержание которой я понимаю как попытку примирить индивидуальное сознание интеллигента со стихией революции, попытку неправильно разрешенную, — только в шестой симфонии объективные события, объективный материал находят себе свободное развитие, раздвинув рамки традиции. Но вот в двенадцатой, пятнадцатой симфониях я ощущаю, как новые слова, новые идеи ограничены в своем развитии несколько схематическими, привычными для Мясковского формами, и в этом есть противоречие.

Такое противоречие свойственно целому кругу композиторов. Отсутствие органичного ощущения новых образов привело Шебалина в первой части его симфонии «Ленин» к разрыву между огромным дыханием поэзии Маяковского и традиционными приемами оратории.

Динамичность и масштабность поэмы Маяковского в симфонии Шебалина оказались втиснутыми в рамки статичного оркестрово-хорового действа, и это производит впечатление величайшей фальши. Музыка не передает страстности и интонационного богатства поэмы Маяковского, от нее веет равнодушием.

Отсутствие достаточной смелости в поисках новых напряженных и выразительных средств сказывается и на творчестве Кабалевского. Положительные качества — ясность и простота, отличающие музыку Кабалевского, очень часто не сочетаются у него с той необходимой остротой и напряженностью музыкальной мысли, без которой нельзя создать по-настоящему впечатляющих произведений искусства. Кабалевский должен преодолеть свое недостаточно критическое отношение к традиционным приемам и, сохраняя естественность своей мyзыкальной речи, бороться за ее глубину и своеобразие.

Ясность речи, несомненно, есть и в симфониях Книппера, посвященных Красной армии. Я не хочу уменьшить значения этих симфоний, в доступном виде доносящих оборонные идеи до широких масс. Но мне кажется, что в них деловитость и уверенность замысла преобладают над силой и впечатляемостью выразительных средств. Книппер точно знает, чего он хочет, он умеет этого достигать, эффект от его симфонии несомненен. Но иногда кажется, что эффект этот неполноценен, ибо не подкреплен теплотой искренности, а средства, вызвавшие его, — эклектичны.

Оборонная тематика, тематика гражданской войны, отражающая, быть может, самые острые конфликты классовой борьбы, требует страстных и напряженных образов. Без этого в лучшем случае получаются «батальные» произведения, натуралистические зарисовки событий. Книппер наметил тип произведений, в которых ощущается у нас большая потребность, но он не мог наполнить их настоящим содержанием.

Я сделал бы ошибку, если бы не остановился на явлениях рутины и неподвижности в искусстве. Композиторы, придерживающиеся этих тенденций, лишают нашу эпоху права на свой стиль. Они сознательно или бессознательно обедняют нашу эпоху.

Эпигонские перепевы давно сказанных более или менее великими мастерами прошлого слов выдаются такими композиторами за про-

стоту. Нет сомнения, что этот стиль отражает фальшивое, приспособленческое отношение к нашей действительности.

С другой стороны, мы видим недостаточно требовательное отношение композиторов к вопросам мастерства. Некоторые композиторы не понимают, что любые, даже органически прочувствованные, новые слова, новые образы гибнут в искусстве, если это искусство бессильно придать им форму точную и эстетически безусловную. И как я ни ценю талантливость Коваля, но ведь факт, что он не владеет еще искусством отбора материала. Как часто, наряду с яркими, лирическими образами в произведениях Коваля встречаются малосодержательные, примитивные мысли. Как часто фортепианное сопровождение его песен не только не углубляет впечатления песенной линии, но оказывается помехой этому. Несомненно, что какой-то недостаток мировоззрения мешает Ковалю преодолеть свои недочеты, ибо работает он вообще очень много. Над этим Ковалю и нам всем надо очень серьезно подумать.

На что же равняться? Что же положительного мы отмечаем в советской музыке?

На первый вопрос я ответил бы так: прежде всего нам надо выйти за рамки чисто музыкальных представлений. Надо равняться на социалистический реализм, как он выражен в жизни и деятельности великих вождей рабочего класса — Ленина и Сталина, надо равняться на Димитрова, на фильм «Чапаев», на уровень творчества Маяковского, на слет стахановцев, на тысячи и тысячи явлений небывалого героизма, небывалой человечности, что вместе и составляет жизнь нашей великой страны и трудящихся всего мира. К этому и призывают статьи «Правды».

И, конечно, надо уметь видеть в советской музыке те элементы, которые несут в себе зерна новой жизни. Мы живем в эпоху, подготовляющую художника-гения (быть может, появление этого гения произойдет очень скоро), художника, который собрал бы в себе, синтезировал чувства и идеи эпохи. Их выражает коллектив. И надо научиться видеть эти, пока еще дифференцированные, стороны будущего гения в творчестве многих наших художников.

Здесь, говорилось о Давиденко. Из уважения к живому образу Давиденко надо понять, что в его творчестве было замечательным, делавшим его одним из самых передовых композиторов, и что было его слабостью, личной слабостью художника, незрелостью советской музыки на том этапе, слабостью его товарищей по творчеству (и моей, в том числе), и что не должно стать слабостью многих наших композиторов. Давиденко — прежде всего новый тип музыканта, который понял, что надо творить с массами, учась у них, будучи вместе с ними. В этом смысле он пример для всех нас. В своих произведениях, массовых и хоровых, он сумел, используя интонации, живущие в народной песне, показать массу в труде, в празднестве, в скорби. Такие хоры, как «Улица волнуется», «На десятой версте», «Бурлаки», «Чеченская сюита», оставаясь пока непревзойденными образцами советского хорового творчества, вместе с тем полны какого-то стихийного ощущения этой жизни. Простота, естественность и размах музыкальной речи, жизненный реализм музыкальных образов Давиденко — это то, чем может гордиться советская музыка. Но вот отображения индивидуальных характеров, обобщения всего бытового материала, которым он владел, на более высокой (я сказал бы, философской) основе, — этого у Давиденко не получалось. В опере «1905

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание