желовато и с нарочитой стилизацией. Гораздо лучше спел С. Шапошников «Звездочку», в которой воссоздал образ испанского юноши, и драматическую песню «Прощай, Гренада», глубоко прочувствовав ее скорбную сосредоточенность.

Яркое оптимистическое дарование А. Эйзена наполнило живой жизнью чуть плакатный «День радости» (на слова Е. Долматовского), подчеркнуло острый юмор «Королевского похода» (английская песенка в переводе С. Маршака) Д. Шостаковича.

Проникновенно спел он и романс Н. Ракова «В окопе», и замечательные песни Г. Свиридова «Осень» и «Горский парень» на слова Бернса. В последней песне А. Эйзен тонко передал музыкальный эффект эхо.

И С. Шапошников и А. Эйзен включили в свои программы романсы Даргомыжского и Рахманинова.

Из романсов Даргомыжского С. Шапошникову особенно удался «Восточный романс», прозвучавший очень верно по колориту; несколько традиционно был исполнен «Ночной зефир». А. Эйзен в том же романсе нашел новые, свежие интонации, красочнее, острее оттенил смену настроений. В песне «Мельник», передавая жанровую характерность, С. Шапошников соблюдал художественную меру; А. Эйзен отдал дань подчеркнуто натуралистической трактовке. Из рахманиновских произведений отметим яркое, горячее исполнение романса «Все отнял у меня» у С. Шапошникова и тонкую интерпретацию романса «Сон» у А. Эйзена.

Романсы Рахманинова составили целое отделение и в концерте Г. Пищаева. Он с настроением спел «Ночь печальна» и «Они отвечали». Но в исполнении ряда других романсов были ритмические и интонационные неточности, дефекты дыхания. Много внимания Г. Пищаев уделяет качеству звучания, удачно использует фальцет, — это не плохо, если не идет в ущерб музыке. Артисту следует глубже раскрывать образное содержание произведений. Исполнение таких романсов Глинки, как «Сомнение» и «Я помню чудное мгновенье», говорит о наличии у него хороших творческих возможностей, которые при надлежащей работе сделают его исполнительский облик более содержательным и интересным. Нельзя не обратить внимания на излишне развязную манеру Г. Пищаева держаться на сцене.

Концерт В. Фирсовой показал, как можно сочетать красивое звучание с тонким чувством стиля и высокой музыкальностью. Из обширной программы запомнились поэтичнейшая передача арии Снегурочки, свежесть и искренность звучания романса Чайковского «Так что же?», блестящая колоратура в мало известной песне Векерлена «Эхо». Тонко воспроизвела В. Фирсова колорит «Хабанеры» Равеля и тончайший рисунок романса Дебюсси «Колокол».

Как важно единое дыхание, подлинно творческий ансамбль певца и пианиста! Это отчетливо проявилось на концертах А. Эйзена, где К. Виноградов порадовал точным ощущением стиля и многокрасочностью аккомпанемента, яркими исполнительскими находками. Столь же тонко и слитно аккомпанирует Е. Лебедев, много лет выступающий с С. Шапошниковым. Хотелось бы только услышать у него больше сочности и разнообразия фортепьянных тембров. Н. Мурзакова хорошо аккомпанировала В. Фирсовой, особенно сложные по колориту пьесы — «Хабанеру» Равеля, «Колокол» Дебюсси. Несмотря на то, что Б. Абрамович провел всю программу Г. Пищаева без нот, не чувствовалось в его игре никакой творческой увлеченности, все звучало на редкость однообразно. А ведь по ряду его выступлений с выдающимися советскими и зарубежными вокалистами мы знаем, на каком высоком уровне может вести фортепьянную партию этот крупный мастер.

Л. Живов

Заметки на полях концертных программ

...Оговоримся сразу: речь пойдет только о выступлениях пианистов, и то далеко не всех. В ноябре и декабре пианисты были представлены на филармонической афише весьма обильно и зачастую слушатели оказывались перед необходимостью выбора. Например, перспектива впервые встретиться с польским виртуозом А. Харасевичем вынудила многих пожертвовать интересной и, по отзывам, на редкость удачно сыгранной прокофьевской программой В. Софроницкого; концерт швейцарского гастролера Ж. Бернана и молодого советского пианиста Л. Бермана пришлись на один и тот же воскресный день; выступление А. Ведерикова с Фортепьянным концертом Г. Галынина совпало с выступлением М. Воскресенского в Малом зале...

Неужели Московская филармония не в состоянии «рассредоточить» концерты, связанные почти с одним и тем же слушательским кругом? Конечно, есть артисты, которые при всех обстоятельствах сделают аншлаг. Но у молодого музыканта неудачное планирование отнимает часть публики, на которую он вправе рассчитывать.

В Ашкенази один из самых многообещающих представителей молодого пиани-

этического поколения. Исполнение Второго концерта С. Прокофьева доказало это со всей очевидностью. В. Ашкенази играет его не очень по-прокофьевски — не хватает резкой определенности звучаний, рельефной очерченности каждого мелодического поворота. Уже с начальной темы первой части он выдвигает на первый план песенность прокофьевского мелоса. Такое понимание близко исполнительской традиции музыки Прокофьева, сложившейся в 20-х годах, — до той поры, когда, вернувшись на родину, сам автор не поставил все точки над «и» в данном вопросе.

Однако В. Ашкенази не просто «смягчает» очертания Второго концерта. Он дает свою, романтичную трактовку, пусть отличающуюся от авторской, но обоснованную и убеждающую. Образность трактовки подкреплена замечательной техникой: в труднейших пассажах первой части у пианиста отчетливо слышна каждая нота, в скерцо он добивается абсолютной точности в параллельном движении обеих рук, неуклонной поступательности яростного движения; в третьей части порой едва различаешь, где glissando и где стремительно взлетающие пальцевые гаммы. В финале В. Ашкенази хоть подчас и мельчит фразировку, но в целом играет просто, естественно.

Отличные виртуозные качества и стремление осмыслить исполняемое присущи и М. Воскресенскому. Радует, с какой сердечностью передает он «Напев», страстной эмоциональностью — «Отчаяние», очаровательной грацией — «Воспоминание», зловещей сумрачностью — «Снежную жуть» в цикле Н. Мясковского «Воспоминания». Несомненной удачей концертанта оказалась и Восьмая соната С. Прокофьева. Он чувствует стиль этого автора — и его романтическую «зыбкость», и характерное «упрямство»; он играет прокофьевское forte резко и определенно, но без крикливости и стука, piano — вуалированно, но без импрессионистской расплывчатости.

Сравним, однако, как исполняет М. Воскресенский этюды Листа — Фа-минорный и «Блуждающие огни». Пусть в первом из них и были заметны кое-какие технические неточности, зато пианисту удалось создать образ — бурный, пламенный. А вот, «Блуждающие огни» он сыграл и с явным физическим напряжением, и мало интересно и отношении музыкальном. М. Воскресенский молод и очень одарен. Он мог бы, конечно, не выносить пока на эстраду то, что еще не вполне созрело. Это относится отчасти и к си-минорной Сонате Шопена; отметим — наряду с великолепной романтической взволнованностью финала фрагментарность в передаче первой части, где еще не найдена основная эмоциональная кульминация (побочная тема в репризе); да и третья часть оставила впечатление недодуманной до конца и потому показалась растянутой.

Для исполнения Моцарта мало природной музыкальности; тут требуется артистическая мудрость, приходящая с годами. Удивительно ли, что в передаче ля-бемольмажорной Сонаты у М. Воскресенского было больше добропорядочной старательности, чем подлинно моцартовской пластики; изящества, драматизма.

О М. Воскресенском хочется писать горячо не только потому, что он очень талантлив. Даже в его сегодняшних, еще вполне понятных неудачах ощущается творческое беспокойство, то, что может в конечном счете привести молодого артиста к большим художественным достижениям.

...Творческое беспокойство! Не слишком ли быстро утрачивают его некоторые наши пианисты среднего поколения? Не столь уже долгие годы отделяют нас от времен артистической юности А. Каплана и В. Мержанова. Каким пылким был тогда А. Каплан, с какой убедительностью и блеском исполнил В. Мержанов Третий концерт Рахманинова на пианистическом конкурсе 1945 г.!

...Выступая в зале имени Чайковского. А. Каплан играл Чакону Баха-Бузони, и невольно казалось — пианист настолько уверен в своем мастерстве, что уже перестает себя слушать, не заботится о качестве звука (иногда откровенно дает себя знать материальная фактура инструмента). Многое в Чаконе было хорошо — скажем, мажорный эпизод. Но в целом исполнению недоставало ни четкости голосоведения, ни строгой целомудренности баховского стиля. А. Каплан сыграл Прелюдию и Ноктюрн Скрябина (для левой руки) поэтично, с отчетливой дифференциацией мелодии, баса, сопровождения. Однако и здесь хотелось бы больше контрастов, больше скрябинской «нервной» страстности; у А. Каплана же все звучало в какой-то единой тембровой плоскости. И в бетховенской Аппассионате чувствовалось, что пианист ждет не дождется, когда можно будет блеснуть пальцевой техникой... Но разве в этом сущность Аппассионаты?

Глубокая ошибка полагать, что в «Испанской рапсодии» Листа можно надеяться только на свою виртуозность. И если уже во вступительных пассажах у пианиста исчезает импровизационность и остаются только чисто сыгранные арпеджио, — это плохое предзнаменование. Но ведь и дальше заметно было, что исполнителя гораздо больше интересуют «реrlé» и октавы, чем суровость и патетика Фольи, чем народная грация Хоты, чем эластичная упругость испанского танцевального ритма. А в финале Рапсодии чрезмерная «гонка» помешала раскрытию содержания этой блистательной музыки.

Лучшим в программе В. Мержанова было, конечно, исполнение баховских Хоральных прелюдий (в обработке С. Фейнберга и В. Мержанова) Возможно, что в До-мажорной прелюдии звук был чересчур

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Л. Живов

Заметки на полях концертных программ

Содержание