Из концертных залов

ГАСТРОЛИ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОРКЕСТРА

Отрадным событием концертного сезона явились гастроли в Москве прославленного симфонического оркестра Ленинградской филармонии (декабрь 1954 г.). Казалось бы, ежегодные гастроли лучших оркестров страны в Москве и гастроли московских оркестров на периферии давно должны были войти в традицию. Разговоры об этом велись в течение нескольких лет, а дело мало двигалось. Тем более значительным и радостным был приезд Ленинградского оркестра в столицу.

Хочется надеяться, что это — доброе начало, что в будущем оркестр Ленинградской филармонии станет завсегдатаем московской концертной эстрады.

Это звучит парадоксально, но, право же, это так: все плохие оркестры в той или иной мере похожи друг на друга; зато каждый по-настоящему хороший оркестр обладает своей неповторимой художественной индивидуальностью. Ленинградский оркестр узнаешь сразу. Этот оркестр поражает несравненной, свободной техникой. Это в буквальном смысле слова оркестр-виртуоз. Нет для него неисполнимых произведений, непреодолимых трудностей. Но оркестр не любит бравировать своей техникой.

Как у любого подлинно большого артиста, техническое мастерство оркестра ленинградцев незаметно, оно служит музыке — и только музыке. Слушаешь Ленинградский оркестр и как будто видишь перед собой всю партитуру произведения. Все голоса — и глазные, и побочные, мельчайшие детали гармонической ткани, тончайшие узоры полифонии так ясно различимы, все как будто светится, переливается красками, дышит.

Говоря о высоком мастерстве оркестра, надо подчеркнуть заслугу Евгения Мравинского — его бессменного художественного руководителя.

Ленинградский оркестр, руководимый Е. Мравинским, — пример подлинно творческого, длительного и плодотворного содружества талантливого дирижера и превосходного оркестрового коллектива.

Когда-то критики любили уподоблять взаимоотношения между дирижером и оркестром отношениям всадника и коня. Что и говорить, изредка и по сей день можно встретить дирижера, который не прочь смотреть на «свой» оркестр, как на послушную верховую лошадь, а себя чувствовать гарцующим музыкальным джигитом. Надо добавить только, что подобный дирижер оказывается обычно... всадником без головы.

По существу, дирижер — это ведь не только интерпретатор музыки, но руководитель большого коллектива музыкантов, их педагог, старший товарищ. Слушатели приходят в концерт, как говорится, уже на «готовое». О кропотливой черновой работе, проводимой на репетициях, они имеют порой лишь смутное представление. Но музыканты прекрасно знают: на репетиции и раскрывается все многообразие функций талантливого дирижера.

Тут — школа для оркестра, но это школа и для дирижера, ибо настоящий дирижер сам учится у оркестра. Чуткий, внимательный дирижер воспринимает и вбирает в свой исполнительский замысел то, что порой даже непроизвольно «подсказывает» ему оркестр, в особенности если это опытный, первоклассный оркестр. И чем дольше работают вместе оркестр и дирижер, чем больше узнают друг друга, тем полезнее это для «обеих сторон»: опыт совместного творчества помогает им найти общий язык в искусстве. Насколько это важно, лучше всего судить по Ленинградскому оркестру. В исполнении ленинградцев радуют именно полнейшее взаимопонимание, нерасторжимый контакт дирижера и оркестра, един-

ство дирижерского замысла и его оркестрового осуществления.

В исполнительском стиле Е. Мравинского и Ленинградского оркестра в последние годы заметны глубокие и серьезные изменения, особенно в интерпретации произведений советской музыки. Когда сравниваешь в записи исполнение ленинградцами Пятой и Седьмой симфоний Д. Шостаковича раньше и теперь, отмечаешь несомненный рост реалистических традиций: исполнители явно стремятся к большей человечности и смягчению общего сухого колорита звучания. (Значительно меньше это ощущается, к сожалению, в записи Десятой симфонии Д. Шостаковича.) Палитра красок Е. Мравинского в Пятой и Седьмой симфониях стала намного богаче и разнообразнее, начинают понемногу исчезать нарочитая жесткость, пристрастие дирижера к острой, порой болезненной и злой экспрессивности. Мелодическое дыхание струнной группы становится более полным, глубоким, насыщенным.

Все это свидетельствует о том, что живое искусство ленинградцев не останавливается в своем развитии, а находится в процессе постоянного и непрерывного обновления. Это свидетельствует и о растущем мастерстве оркестра, о более глубоком проникновении Е. Мравинского в сущность симфонизма Д. Шостаковича.

В этом отношении показательным было и исполнение Е. Мравинским в одной из московских программ Шестой симфонии Д. Шостаковича. Новые тенденции сказались в стремлении дирижера согреть кровью сердца холодную сумрачность трагической первой части, сделать как можно более естественной, непринужденной и жизнерадостной улыбку третьей части.

Любопытно отметить, что новое сказалось ныне и в исполнении Десятой симфонии Д. Шостаковича. Уже с первых тактов вступления дирижером был снят налет зловещей мистической инфернальности. Очень душевно и просто прозвучала первая тема у кларнетиста В. Генслера. И это сразу как-то «подняло настроение», оживило краски всей первой части симфонии. Хотелось бы только несколько более динамичного движения и разнообразия оттенков в разработке. Мягче, чем раньше, и потому ярче и увлекательнее была исполнена и вторая часть симфонии. С большой поэтичностью и тонким распределением светотени была сыграна третья часть. И наконец, в исполнении финала симфонии новым было то, что печальные реминисценции из предыдущих частей не подчеркивались как главные и, значит, не доминировали, не заслоняли собою эпизоды радостные, подъемные.

Надо признать, однако, что при всех неоспоримых достоинствах Ленинградского оркестра порой его звучание кажется нам несколько сухим, нивелированным. Быть может, это оттого, что Е. Мравинский иногда «зажимает», не дает вырваться на свободу струнной группе, пренебрегает ее красивым, полнозвучным лирическим мелодизмом; это, в свою очередь, связано отчасти с тем, что Е. Мравинский-исполнитель не любит «чрезмерных» лирических излияний и душевной открытости. Этот «аскетизм» Е. Мравинского отрицательно сказывается и на интерпретации Десятой симфонии Д. Шостаковича. Спору нет, симфонизм Д. Шостаковича не так уж часто предоставляет возможность дирижеру для применения широкого и красивого «струнного пения», без чего, скажем, совершенно немыслимо исполнение Чайковского. Но если уж говорить напрямик, мы предпочли бы, чтобы наши исполнители в музыке Д. Шостаковича больше искали и подчеркивали то, что связывает его с традициями Чайковского, чем наоборот — играли Чайковского, как дурно понятого Шостаковича! Здесь отметим попутно, что, например, С. Самосуд в интерпретации Десятой симфонии Д. Шостаковича нашел совершенно особый стиль ее исполнения: он проницательно сумел понять и раскрыть ее лирический подтекст — и это было тоже своеобразным и новым для нас «открытием» Десятой симфонии...

Привычка оркестра и его дирижера Е. Мравинского «скрывать свои лирические чувства» приводит порой к неожиданным последствиям и исполнительским эффектам. Так было, например, с «Франческой да Римини» Чайковского, в трактовке которой главенствующим, наиболее впечатляющим оказалось не столько торжество светлой любви, сколько ее трагическая обреченность.

Говоря о новом в исполнительской манере Е. Мравинского, мы вовсе не хотим сказать, что это новое уже окончательно сформировалось, утвердилось; несомненно, что большое искусство дирижера несвободно от сложных противоречий. Высоко ценя это искусство, отнюдь не все в нем принимаешь безоговорочно и полностью.

Многое вызывает «сопротивление» слушателя, желание поспорить. Так, например, спорной нам представляется трактовка Е. Мравинским ми-бемоль-мажорной симфонии Моцарта, которой открылся первый концерт ленинградцев. Неожиданно замедленный темп первой части симфонии заставил Е. Мравинского — очевидно, для контраста — ускорить вторую часть, а затем и третью. В результате убыстрения менуэт утратил свою гордую осанку, свою импозантную торжественность, чуть тронутую моцартовской иронией, улетучилось нежное и лукавое очарование «диалога» в среднем разделе менуэта.

Не касаясь сейчас всей исполнительской концепции Пятой симфонии Чайковского, нужно заметить, что столь быстрый темп, какой берет сейчас Е. Мравинский в финале, лишает эту музыку эпической мощи, богатырской поступи, в особенности в коде финала, — а это ведь гимн-марш наподобие «Славься»!

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Из концертных залов

ГАСТРОЛИ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОРКЕСТРА

Содержание