Выпуск № 12 (181) | 1953 - страница 48

«Садко», высоко оценивает «Основы оркестровки». «Только соединение в одном лице замечательного художника, тонкого наблюдателя и самобытного мыслителя могло дать в результате подобное сочинение», — пишет Танеев (стр. 55) . Многозначителен ответ на это письмо (датированный 28 марта 1913 года): «В настоящее время, когда кругом раздается, и все с большей силой и смелостью, проповедь полной анархии в искусстве и выражается желание смести, как ненужный сор, все прошлое искусство, оставленное нам в наследие гениальными художниками, я поддаюсь порою невольно чувству уныния и безнадежности. Под влиянием такого настроения мне и приходило в голову, что, может быть, не стоило издавать этот последний труд Николая Андреевича, в котором проводится, как и во всем его творчестве, идея закономерности, логичности и стройности в искусстве… Ваше мнение для меня в высшей степени ценно, так как я считаю Вас в числе немногих музыкантов-художников, стоящих на страже заветов истинного искусства…» (стр. 57 и 58).

Справедливость последних строк находит подтверждение в письмах Танеева к Амани и к Станчинскому. Здесь, так же как в трудах Римского-Корсакова, настойчиво проводится «идея закономерности, логичности и стройности в искусстве». В комментариях к этим письмам В. Протопопов верно определяет их основную направленность: «Предостеречь молодого музыканта от модернистской аморфности, направить его внимание на выработку действенной музыкальной речи…» (стр. 220).

Обобщая важные закономерности классической музыки, Танеев излагает их как педагог-практик. Его письма могут служить ценнейшим пособием для молодых композиторов. С наибольшей полнотой Танеев освещает вопросы ладо-гармонического развития и, в частности, вопрос о модуляционном плане сочинения. По его мысли, модуляционный план должен быть строго логичным, продуманным, целеустремленным. Богатство тональных отношений, динамичность переходов не должны нарушать единства целого; «…все эти функции гармонии, — пишет он, — вносящие жизнь, единство, органическую связанность и смысл в сочинение, неразрывно связаны с тональною системою и прекращают свое действие с ее отсутствием. Отсюда происходит на первый взгляд странное явление, что то, что теперь считается обогащением гармонии, часто в действительности есть ее обеднение и обессиление, препятствующее исполнять ей ее важнейшие функции» (стр. 246).

К сложностям новейшей музыки Танеев относится с большим критицизмом, но вместе с тем считает вполне правомерным постепенное обогащение музыкального языка новыми элементами. «К концу истекшего столетия, — пишет он, — музыкальный язык обогатился множеством новых гармонических форм и оборотов. Внести в этот усложнившийся музыкальный язык ясность и стройность — такова задача современного композитора» (стр. 233).

В письмах Танеева к Гольденвейзеру читатель найдет разнообразные сведения о русской музыкальной жизни начала столетия. Полезен публикуемый в книге подбор документов, относящихся к сценической истории «Орестеи» (составитель В. Киселев); здесь приведены новые данные о постановке оперы в театре Совета рабочих депутатов в 1917 году.

Живой облик Танеева воссоздают воспоминания А. Гольденвейзера и З. Савеловой. Последняя рассказывает о деятельности Танеева в основанном им обществе «Музыкально-теоретическая библиотека» и о его личной работе над партитурами классиков. Воспоминания Р. Глиэра пополняют сообщенные в свое время Ю. Энгелем данные о методе преподавания Танеева. Из воспоминаний А. Тимирязева мы узнаем о связях Танеева с передовыми научными кругами Москвы и, в частности, о встречах композитора со знаменитым русским ученым К. Тимирязевым.

Сборнику «Материалов и документов» предпослана редакционная вступительная статья с общей оценкой творческого наследия Танеева. Авторы статьи — В. Киселев, Т. Ливанова и В. Протопопов — стремились внести историчность в характеристику Танеева и того поколения русских композиторов, к которому он принадлежал. В статье правильно указывается, что в ряде крупных произведений Танеева черты реализма сочетаются с отвлеченностью мышления, глубина и прогрессивность идейного замысла — с некоторой изолированностью от реальных жизненных источников искусства. К сожалению, авторы статьи (они же редакторы книги) не сумели полностью решить свою задачу — четко определить характер основных произведений Танеева и его общие идейно-эстетические позиции.

Выше отмечалось, что в комментариях и купюрах проявилась тенденция редакторов издания сгладить некоторые идейные противоречия композитора. Во вступительной статье разочаровывают эскизность и непоследовательность анализа. Наиболее убедительна характеристика ранних произведений Танеева, особенно кантаты «Иоанн Дамаскин». Характеристика же камерных ансамблей (90-х — 900-х годов), где отчетливо проявились и самодовлеющий рационализм и отвлеченность мышления композитора, подменяется ссылкой на общие особенности танеевского творчества; этому важному разделу наследия Танеева уделено в статье всего семь строчек!

Явной натяжкой звучит утверждение, будго в кантате «По прочтении псалма» «проступает связь с демократическими жанрами» (стр. 13), что здесь, так же как в симфонии c-moll, даны картины русской природы и что «теснейшая связь с бытующими жанрами» характерна для всего творчества Танеева после «Орестеи» (стр. 11).

Если верить авторам статьи, то Танеев как выразитель идеалов русской музыкальной классики не только равен Глазунову и Рахманинову, но даже превосходит их, так как Глазунов после Восьмой симфонии надолго замолчал, а Рахманинов соприкоснулся с модернизмом: «Так фактически оказывается, что Танеев в конце жизни остается среди своих современников-композиторов наиболее стойким, сохраняющим и развивающим значительные и глубокие принципы русской классической музыки» (стр. 11).

Все это построение носит чисто умозрительный характер и ложно по выводам. Как можно отделять «принципы русской классической музыки» от ее важнейшего свойства — способности глубокого массового воздействия и не замечать преимуществ, которые Глазунов и Рахманинов имеют в этом отношении перед Танеевым! И разве не очевидно, что балеты и симфонии Глазу-

нова, концерты и романсы Рахманинова были для начала века гораздо более действенным выражением идеалов русской классики, чем кантата «По прочтении псалма» и квартеты Танеева!

На трех страницах вступительной статьи авторы пытаются критически рассмотреть всю литературу о Танееве, созданную на протяжении нескольких десятилетий. Этот поверхностный обзор вызывает чувство крайней неудовлетворенности. В самых общих словах, менторским, скучающим тоном авторы признают частичные достоинства отдельных работ и с более заметным оживлением перечисляют их недостатки и ошибки. Никакого интереса к существу мыслей и развитию идей, отраженных во многих, нередко талантливых работах о Танееве, мы в этом обзоре не обнаруживаем. Вне поля зрения авторов остаются интереснейшие мысли и наблюдения Б. Асафьева, высказанные в его статье для сборника «Памяти С. И. Танеева», ряд ценных положений в статьях В. Яковлева, Г. Бернандта, А. Альшванга, Н. Туманиной и других советских музыковедов, писавших о Танееве; многие работы даже не упомянуты.

Вышедшая книга вызывает некоторые соображения о существующем порядке музыкальных публикаций. Как видно из вступительной статьи к танеевскому сборнику, для его составителей было неожиданным, что почти одновременно с подготовкой «Материалов и документов» Государственный литературный музей издал письма Аренского к Танееву (см. сборник «П. И. Чайковский — С. И. Танеев. Письма», М., 1951). Чем можно объяснить подобный параллелизм, как не разобщенностью в работе родственных музыкально-научных учреждений! Для чего было Литературному музею публиковать письма Аренского в сборнике, посвященном Чайковскому — Танееву, в то время как полное издание переписки Танеева — Аренского уже подготовлялось в Академии наук?

Этой напрасной траты сил и государственных средств можно было бы легко избежать при более четком руководстве научными центрами и более серьезном планировании их работы. Из-за неудовлетворительности общего руководства публикации носят у нас нередко случайный характер. Разве нормально, например, что, в то время как документы о Танееве выходят уже повторными изданиями, значительная часть писем Балакирева, Стасова, Чайковского до сих пор не издана, а письма Глинки и Мусоргского остаются библиографической редкостью? Вопрос о государственном планировании литературно-музыкальных публикаций должен привлечь к себе внимание Министерства культуры СССР, а также научных центров и издательств.

Д. Житомирский

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Д. Житомирский

Содержание