«теории интонаций» — дело ближайшего будущего. А в рамках нашей заметки следует подчеркнуть следующие основные положения.

Ориентация на изучение «интонационного языка» как некое главное звено в музыковедении ведет к игнорированию музыкального образа как целого. В художественной практике этот метод означает подмену подлинной народности народностью внешней, тем набором «народных интонаций», который ведет в конечном счете к дискредитированию принципа подлинной народности.

Этот метод ведет к подмене правдивого, подлинно реалистического музыкального мышления наигрышем, ходульностью и сентиментальностью, ставкой на знакомые сильнодействующие приемы, на штампы. Это путь антиреалистический. Начинаясь с легкой манерности, он приводит на своих конечных этапах к кривлянью и паясничанью, к джазовой развинченности и изломанности.

И наоборот, ставка на музыкальный образ требует от композиторов борьбы за максимально яркие, индивидуально своеобразные мелодии, такие же оправданные, искренние, такие же отшлифованные, прекрасные и неувядаемые, как и лучшие образцы народного музыкального творчества.

Отказ от идейно порочной «теории интонаций» для музыкантов-теоретиков означает концентрацию всех усилий на изучении целостного музыкального образа, на изучении подчиненности каждой детали (и каждой интонации!) общему замыслу. Здесь, и только здесь, — ключ к познанию реалистической музыки, к борьбе за художественно прекрасную музыку, к разоблачению всяческой фальши, т. е. художественного приема, ставшего самоцелью.

В ориентации на образ — путь к правильному развитию музыкального вкуса, путь к верности оценок и признанию достижений подлинно реалистического и правдивого советского музыкального творчества.

Заметки о В. Одоевском

Б. ГРАНОВСКИЙ

Работы В. Одоевского о Глинке вошли в золотой фонд нашего отечественного музыкознания. Уже в знаменитых статьях об «Иване Сусанине» Одоевский выдвинул ряд эстетических вопросов первостепенной важности — о высокой идейности русской оперы, о ее народности и ярко выраженном национальном характере. Оперу Глинки «Руслан и Людмила» Одоевский рассматривал, как «вторую отрасль того же направления», что и «Иван Сусанин». Он горячо приветствовал гениальное творчество Глинки, начавшее в истории искусства новый период — «период русской музыки». Он повел решительную, упорную борьбу с представителями реакционной монархической прессы, старавшимися принизить великого Глинку.

С 1834 года Одоевского связывала с Глинкой большая творческая дружба. И именно в этот период начинается блестящий расцвет музыкально-критической деятельности В. Одоевского.

К сожалению, годы, предшествовавшие «глинкинскому периоду» музыкально-критической деятельности Одоевского, не получили еще полного освещения в литературе. Авторы работ об Одоевском либо ограничивались беглым упоминанием о его первых выступлениях как музыкального критика, либо вовсе обходили их, сосредоточивая главное внимание на статьях Одоевского о Глинке. Таким образом сложилось неправильное мнение, будто музыкально-критическая деятельность Одоевского начинается лишь с 1836 года. Это, конечно, неверно.

Первые выступления Одоевского на поприще музыкальной критики (в начале 20-х годов прошлого столетия) отвечали идейным устремлениям лучшей, передовой части русского общества. Борясь против космополитических тенденций придворно-аристократических кругов, Одоевский выступал с горячей поддержкой всего яркого и талантливого в творчестве русских композиторов. Он сумел разглядеть ростки нового, истинно национального, прогрессивного в творчестве Верстовского, Алябьева и других деятелей русского искусства.

Одоевский был одним из передовых людей своего времени. И хотя он не являлся членом тайных обществ декабристов и не принимал непосредственного участия в подготовке восстания, он был близок к декабристам идейно. Это нашло свое отражение в литературной и музыкально-критической деятельности Одоевского.

В 1826 году Одоевский переехал из Москвы в Петербург. Он тяжело переживал разгром декабристского восстания. «Первые годы, следовавшие за 1825 годом, были ужасающие, — писал А. Герцен. — Только через 10 лет общество могло очнуться в атмосфере порабощений и преследований».

На первых порах (до 30-х годов) Одоевский почти полностью отказывается от выступлений в печати. «Ты заметишь, что в продолжение пяти лет не было моего слова печатного», — сообщает он А. Верстовскому 6 ноября 1831 года. Одоевский ведет однообразную жизнь петербургского чиновника. Круг его знакомых ограничен; он редко переписывается с друзьями и большую часть времени проводит уединенно, в домашней обстановке.

Герцен говорил о себе и своих друзьях — передовых представителях русского общества: «Принужденные к молчанию, сдерживая слезы, мы выучились сосредо-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Заметки о В. Одоевском

Б. ГРАНОВСКИЙ

Содержание