Выпуск № 7 (164) | 1952 - страница 36

был лучше использовать мой бедный талант, но пока что не могу противиться искушению...

Второе из писем Глинки воспроизведено Кароцци почти полностью, с некоторыми (видимо, незначительными) сокращениями, обозначенными у него многоточием. Письмо это не только дословно совпадает с приведенным в книге Фука, но даже полнее его на два абзаца. Один из них находится в середине письма, после известных слов «Я всякий день занимаюсь с Деном; я большую часть времени пользуюсь его советами»:

Но и здесь, в Берлине, если сказать тебе всю правду, я не чувствую себя — а это самое важное — достаточно спокойным и довольным собой. Работаю, работаю, работаю — но часто спрашиваю себя: а зачем это?

Далее в тексте Кароцци многоточием отмечено сокращение до конца абзаца, после чего следует известное: «Я долго здесь не останусь». Второй же отсутствующий у Фука абзац находится в самом конце письма, после слов «Кто знает, найду ли я в себе силы и талант, необходимые для выполнения обещания, которое я дал самому себе!»:

Давно не знаю ничего о твоем отце. Бедняга... все так же безропотен на своем ложе?.. Если ты сообщишь мне об этом что-нибудь новое, можешь представить себе, как это меня обрадует.

И затем, после нескольких строк точек, проставлено — как и у Фука — заключительное «Прощай».

Так с полной очевидностью устанавливается тот источник публикации письма Глинки к S. Т., о котором тщетно допытывался у Фука В. Стасов. Нетрудно догадаться, почему Фук столь настойчиво «заметал следы»: очевидно, ему, как журналисту, хотелось сохранить за собой эффект первого издания интересного письма. Гораздо более курьезно то, что экземпляр брошюры Кароцци много лет хранился в фондах бывшего Музея Глинки и никому не пришло в голову заглянуть в нее...

Между тем брошюра Кароцци дает биографу Глинки не одну только возможность установить скрытый Фуком источник публикации важного письма. Как уже было сказано, она восполняет в этом письме два существенных абзаца. Один из них раскрывает охватившее Глинку творческое волнение и настойчивое тяготение к серьезному композиторскому труду. Второй, хотя и не имеет прямого отношения к самому Глинке, может в какой-то мере помочь пролить свет на личность его неизвестного друга. Не подлежит поэтому никакому сомнению, что отныне берлинское письмо Глинки 1834 года биографы должны будут воспроизводить — впредь до отыскания рукописного подлинника — уже не по Фуку, но по Кароцци.

Далее, брошюра Кароцци сообщает отрывок из другого, доселе вовсе не известного письма Глинки к тому же адресату. Относясь к более ранним годам, письмо это служит подтверждением действительно существовавшей между друзьями переписки. По-видимому, оно было написано еще до отъезда Глинки за границу, поскольку в нем упоминается предстоящая встреча с Карлом Майером ¹. По содержанию же своему сообщенный Кароцци отрывок, несмотря на досадную краткость, ценен тем, что в нем говорится о созревании в молодом Глинке композиторского призвания и о постепенном осознании им своих художественных задач. Можно с уверенностью сказать, что отныне и эти немногие строки войдут в эпистолярное наследие Глинки.

Наконец, весьма важным для биографа Глинки является содержащееся в брошюре Кароцци прямое наименование того адресата, которому молодой композитор поверял свои думы. Дважды подчеркивая интимную с ним близость и нежную дружбу Глинки, Кароцци называет его «Sereno Tobolski»². Это не только дает нам разгадку непонятных у Фука инициалов S. Т., но и выдвигает для разрешения цепь новых вопросов.

Фамилии «Тобольский» нет в биографической документации Глинки, и сам композитор нигде не обмолвился о ней ни словом. Тем более важно выяснить причину этого факта. В реальности существования такого лица сомневаться не

_________

¹ Упоминаемый в письме «Музей» — это, конечно, Эрмитаж.

² Цитированная книга, стр. 15 и 20.

приходится. Но вряд ли «Тобольский» было его подлинной фамилией. Во всяком случае, эта фамилия не встречается в списках петербургских жителей тех лет.

Требует разъяснения и имя «Sereno», которого нет ни в русской, ни в итальянской номенклатуре. Между тем у Глинки оно использовано даже в обращении: «Mio buon Sereno». Скорее всего, это титул. Правда, «князь» по-итальянски — serenissimo и, согласно всем словарям, титулуется только в превосходной степени (как и по-русски «светлейший»). Но мы легко здесь можем допустить некоторую фамильярность.

Рассуждая по этому поводу, нельзя забывать, что письма писались Глинкой по-русски, а итальянский перевод был выполнен специально для Кароцци. Но как попали к Кароцци оригиналы писем? При содействии ли Карлотты Феррари-да-Лoди, которая перевела для миланской постановки либретто оперы «Иван Сусанин»? Или при содействии русской певицы Александры Горчаковой, на средства которой была осуществлена эта постановка? Или при содействии князя Лобанова-Ростовского, которому, как «покровителю художеств», Кароцци посвятил свою брошюру? И какова последующая судьба этих писем, напечатанных и ненапечатанных?

Во всяком случае, уже сейчас очевидно, что у молодого Глинки действительно был — и, скорее всего, вне известного до сих пор круга знакомств — близкий друг, о дружбе с которым он считал нужным впоследствии не упоминать. Самый характер прозвища «князь Тобольский», хотя и не поддается пока расшифровке, наводит на интересные мысли. Не следует ли здесь иметь в виду одно из отражений тех декабристских связей молодого Глинки, которые ему затем, по понятным причинам, пришлось тщательно скрывать?

Как бы то ни было, можно полагать, что изложенные соображения теперь более верно направят внимание биографов Глинки и в конечном итоге удастся окончательно осветить еще одну из неясных страниц его жизни.

Ленинград

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание