Выпуск № 4 (149) | 1951 - страница 14

пребывания на фронте в одной из областей Западной Украины. И насколько неестественно прозвучали бы эти напевы в общем массиве угрюмо хроматического мелодизма 3-й симфонии, настолько органично вплелись они в общую ткань песенной мелодики 5-й симфонии. Но суть, конечно, не в использовании подлинных народных напевов и не в том, что оригинальные мелодии Мясковского, большая часть которых была также сочинена на фронте, по характеру своему часто настолько приближаются к народным, что иной раз — например, в скерцо — их нетрудно спутать. Суть в том, что концепция симфонии в целом, ее основные музыкальные образы рождены самой действительностью, правдой народной жизни.

Я думаю, что 5-я симфония Мясковского может быть названа самым ярким и талантливым произведением русской музыки, отразившим годы первой мировой войны. Не приписывая 5-й симфонии отсутствующую в ней, насколько известно, конкретную программу, все же можно попытаться определить смысловое содержание ее основных, образов. Круг этих образов лежит, несомненно, в сфере жизненных впечатлений, почерпнутых Мясковским в годы войны.

Поэтичный пейзаж русской природы — первая тема симфонии, вызывающая ассоциации с аналогичными пейзажными образами Римского-Корсакова, — является своеобразной средой, в которой развивается вся первая часть симфонии. Пейзаж этот постепенно вздыбливается, словно спаленный огнем войны, становится тревожным, а на его фоне и из него возникнув, растет и ширится мелодия народно-песенного склада, суровая и сосредоточенная, в которой слышится образ вставшего во весь рост и расправляющего широкие плечи русского крестьянина. Прошел мимо нас этот могучий человек, скрылся из глаз, и снова кругом тихая природа, только нет уж в ней былого безмятежного спокойствия...

Две средние части симфонии содержат народно-жанровые черты, но по существу обе они гораздо глубже и содержательнее простых жанровых картин. Вторая часть — колыбельная песня — трогательная и выразительная мелодия в духе крестьянских песен Мусоргского. Это не колыбельная песня мирной жизни и уж тем более не песня нашего, советского времени. Вся она в тревожной дымке, обволакивающей ее, не дающей ей свободно и привольно дышать; наконец, ворвавшаяся извне жизненная буря вовсе заглушает этот скорбный напев. Лишь в заключении снова, словно сквозь слезы, звучит эта песня, горестная песня обездоленной русской крестьянки, не то убаюкивающей, не то оплакивающей свое дитя...

В третьей части — скерцо — есть и плясовые и песенные эпизоды, но и это не просто жанровая картина. Здесь и настороженность, сдерживающая слишком смелые порывы веселья, и настойчивое упорство в продвижении вперед, и какая-то суровость общего фона, на котором разворачивается все действие. Быть может, это песни, пляски и шутки простого русского человека, тяготение к которым заложено так глубоко в природе его национального характера, что обойтись без них он не может и в напряженные минуты тяжелого военного похода...

Финал симфонии светлый, мажорный, с упругими ритмами, с отзвуками маршей, с героическими, зовущими вперед интонациями. И, как победный апофеоз, звучит в конце финала широко разлившаяся народно-песенная тема, проходившая в первой части симфонии.

Такова эта, бесспорно, одна из самых лучших симфоний Мясковского, занимающая важное место в развитии советского симфонизма.

В одном из своих писем к А. Голенищеву-Кутузову Мусоргский писал: «Художник не может убежать из внешнего мира, и даже в оттенках субъективного творчества отражаются впечатления внешнего мира. Только не лги — говори правду». Эти замечательные слова вспомнились мне именно в связи с 5-й симфонией Мясковского. Вспомнились потому, что нельзя отрицать в этой симфонии элементов «субъективного творчества», т. е. того субъективизма, который овладел Мясковским еще в предвоенные годы. Но Мясковский «не лгал», был искренен и правдив в этой симфонии, как и во всем своем творчестве. Поэтому и в более «субъективных» моментах 5-й симфонии также отразились «впечатления внешнего мира», и потому они не нару-

шают общей реалистической правдивости всего этого сочинения.

После такого вникания в 5-ю симфонию нам уже легче понять и многое в дальнейшем творческом пути Мясковского, в частности понять глубокую противоречивость написанной в 1922–1923 гг. 6-й симфонии. Осуществлению искреннего замысла Мясковского отразить в новой симфонии события гражданской войны и Великой Октябрьской революции мешало отсутствие личных, живых, глубоко пережитых впечатлений от этих грандиозных исторических событий. Если симфонию о войне 1914–1917 гг. Мясковский сочинял (пусть еще в замысле), будучи непосредственным участником событий, то симфонию о гражданской войне и революции он писал, в значительной мере глядя на события «со стороны». Отсюда не только внешнее, но и во многом искаженное восприятие этих событий.

В «Автобиографических заметках» дано наиболее верное из всех до сих пор высказанных критических суждений об этой симфонии: «Отсутствие теоретически подкрепленного и обоснованного мировоззрения... вызвало какое-то интеллигентски-неврастеническое и жертвенное восприятие революции и происходившей гражданской войны... Тогдашнее несколько сумбурное состояние моего мировоззрения неизбежно привело к кажущейся теперь столь странной концепции 6-й симфонии — с мотивом «жертвы», «расставания души с телом» и каким-то апофеозом «мирного жития» в конце...»

В этой остро самокритической оценке подчеркнуто самое главное: ложное, «интеллигентски-неврастеническое и жертвенное восприятие» событий, принесших нашей стране свободу и открывших перед нашим народом широкий путь в светлое и великое будущее.

Суть, конечно, не только в том, что Мясковский сам никогда не соприкасался с революционным движением, а о гражданской войне знал, в сущности, лишь по тяжелым в то время жизненным условиям, да по газетным сводкам. Личные впечатления и переживания художника — очень важное, но, конечно, не единственное и даже далеко не всегда возможное условие для правдивого воплощения реальной жизни в искусстве; если бы это было иначе, то искусству, прежде всего, была бы недоступна вся историческая тематика. Суть еще в том — и это Мясковский также отметил в своих «Заметках», — что «отсутствие теоретически подкрепленного и обоснованного мировоззрения» лишило его возможности должным образом осмыслить события гражданской войны и революции, охватить их в своем сознании так, как это необходимо для обобщенного художественного воплощения их.

Тема революции, конкретизированная в распространенных в те годы песнях Французской революции «Карманьола» и «Все вперед», появляется в финале симфонии так, словно художник услышал ее извне, с улицы, сквозь внезапно распахнутое окно. Она не подготовлена всем предшествующим развитием симфонии, наполненным преимущественно сгущенными красками переживаний смятенной человеческой души. Не получает она логического развития и соответствующего утверждающего завершения и в самом финале, неожиданно сменяясь темой старинного русского плача о «душе, с телом расстающейся» и еще более трагично и неоправданно звучащим средневековым мотивом «Dies irae». Само заключение симфонии — конечно, не свет, а лишь умиротворенное просветление. Так, тема «жертвы», «плача» фактически заслонила собой величавую тему революции.

В целом эта симфония представляет в идейном отношении по сравнению с 5-й симфонией несомненный шаг назад в общем пути Мясковского к реалистическому симфонизму. В то же время нельзя отрицать того, что 6-я симфония, написанная, по словам самого Мясковского, «с волнением» и «с жаром», содержит немало страниц по-настоящему взволнованной, наполненной глубоким чувством, искренней музыки. Прежде всего это относится ко многим эпизодам первой части с ее тематическим богатством, напряженной динамикой и огромным дыханием развития, приводящего к коде, родственной по звучанию сцене смерти Бориса из «Бориса Годунова». Относится это и к среднему эпизоду второй части, к выразительной главной теме третьей части и, наконец, к ряду эпизодов финала.

Однако все эти эпизоды не могут возместить отсутствующей в симфонии яс-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание