щей музыки Бородина, это Скерцо достойно опубликования и самого тщательного изучения.

Пример содержит первую страницу рукописи Скерцо в том виде, в каком она записана самим Бородиным со всеми последующими исправлениями.

В этом Скерцо уже проглядывают характерные для Бородина признаки — ясная форма с четкими гранями и чувством равновесия целого, широкая масштабность тем, владение ритмом, активный мелодический подвижной бас. Особенно заметен в Скерцо, как и в струнном секстете, ряд интонаций, которые будут потом развиты в типичные для бородинской музыки обороты. Интонационный склад музыки этого Скерцо в целом имеет четкую аналогию со Скерцо из 2-й симфонии. Тот же дробный, пульсирующий ритм ровными четвертями, создающий упругость всей музыки, и такие же (лишь более упрощенные) нисходящие гаммообразные, «скатывающиеся», каскадные ходы вниз. Яркие синкопы, которые послужили основой для образования стремительных интонаций Скерцо симфонии, уже здесь применяются, как характерные активные ритмоформулы. Подобные же синкопы будут впоследствии и в «Половецких плясках», где они составят основную интонацию главной темы одного из эпизодов.

Последние две рукописи, упоминаемые здесь (Струнный секстет — эскиз начала и Скерцо для фортепиано в 4 руки), показывают, как на ранней стадии своего еще неуверенного композиторского пути у Бородина появлялись ясные признаки большого музыкального дарования симфонического склада. Оба произведения содержат в себе бесспорные зачатки подлинного симфонического мышления.

Среди рукописей А. П. Бородина имеется еще одно аналогичное Скерцо (для фортепиано в четыре руки, в тональности ре-мажор), написанное ранее 1861 года.

Изучение ранних рукописей Бородина дает основание утверждать, что период сочинения Первой симфонии (1862–1867 гг.) обычно неверно рассматривают, как затянувшийся и малопродуктивный период медленного творчества. Дело не в количестве потраченного времени, а в существе вопроса. Для Бородина переходов от композиторской работы к некомпозиторскому бытию не существовало. Безразлично, писал ли Бородин музыку, работал ли в другой области, все равно, он ни на секунду не переставал быть композитором и творчески работал непрерывно.

На основе изучения рукописей Бородина можно утверждать, что период создания Первой симфонии был периодом накопления творческих сил, периодом широкого ознакомления с музыкальной литературой, воспитания в себе композиторского слуха, выработки техники гармонического и полифонического письма, а, главное — периодом, когда уже закладывались принципы народности и реализма и формировалась его оригинальная творческая индивидуальность.

И в области музыкального творчества Бородин был умным мастером-мыслителем, мышление которого по остроте своей логики адекватно мышлению его великих современников: Сеченова, Менделеева, Тимирязева, Боткина и других.

Мысль Бородина была исключительно целостной и неделимой.

Его общий кругозор мышления, включая и его музыкальное мировоззрение, был тогда всеобъемлюще широк, как и у лучших передовых представителей России того времени.

Письмо К. Н. Игумнова к А. К. Глазунову

Письмо написано в связи с двадцатилетием пребывания А. К. Глазунова директором Петербургской — Ленинградской консерватории. Ответ на это письмо напечатанв журнале «Советская музыка» № 1 за 1946 год. Подлинный документ хранится в рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в архиве А. К. Глазунова.

11 апреля 1926 г.

Глубокоуважаемый и дорогой
Александр Константинович!

Невыразимо досадное недоразумение с доставкой извещения о дне Вашего чествования лишило Московскую консерваторию радости своевременно приветствовать Вас. Все здесь до крайности этим огорчены, и я имею полномочие от лица Правления и профессуры выразить Вам нашу печаль по поводу отсутствия голоса М[осковской] консерватории на Вашем празднестве и принести, хотя и запоздалое, но самое искреннее и горячее приветствие и пожелание бодрости и сил. Мы надеемся еще долгие годы видеть в Вас оплот подлинной музыкальной культуры, радуемся, что Вы не оставляете руководства музыкальной молодежью, которое сейчас ей нужнее, чем когда либо, и ждем от Вас новых полноценных вкладов в сокровищницу русской музыкальной культуры.

Александр Константинович! Последние слова не фраза. Ваше творчество сейчас особенно ценно. Не будучи огульным отрицателем всех новейших течений, я однако не могу не сказать что при наличии дегенеративной и наглой, но к сожалению талантливой, разнузданности Стравинского, при наличии пошлой и, кажется, бездарной развязности Милло¹ и К°, при наличии всяких Хиндемитов и tutti quanti, мысль моя с особой радостью останавливается на Ваших творениях, чуждых крикливости, строгих по своим художественным задачам, столь целомудренных в отношении формы и языка. Не сомневаюсь, что модное преклонение перед ультралевым «пройдет», говоря словами Есенина, «как с белых яблонь дым». Уже сейчас в музыкальной среде меньше, чем в прошлом году, этого преклонения перед невысохшими чернилами модернистов, апостолом которого у нас явился В. Беляев. Кошмар рассеется и рассеется под влиянием новых слоев населения, мало-по-малу входящих в аудиторию, слоев, которым конечно ближе и понятнее то, что отстоялось, в процессе муз[ыкальной] культуры. А чтобы оздоровление это скорее наступило, надо, чтобы не умолкал голос того художника, который в наше трудное время сумел сохранить неискаженными и чистыми свойства своей личности, как музыканта и человека, голос Александра Глазунова!

Пусть же сохранится в Вас на долгие годы бодрость и творческая энергия!

Глубокоуважающий и преданный

К. Игумнов

^_________
1 Принятое в 20-х годах написание фамилии французского композитора — Дариуса Мийо (Milhaud), представителя французской «шестерки».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Письмо К. Н. Игумнова к А. К. Глазунову

Содержание