дивном рр, передерживая положенные на последний слог четыре четверти вдвое, как будто боясь потерять найденную надежду, он начинает почти без передышки: «Однажды, полный ожиданья». Сколько радостного сочувствия, сколько любви к человеку! Какая ширь, какая мощь, какая песенность в словак: «Все небо залито огнями!»

Шаляпин говорил, что очень любит это произведение Рахманинова, но пел его сравнительно редко. Как-то, в одном из концертов в 1920 году, когда в зале Филармонии было холодно и концерт шел необычно вяло, я, роясь в его нотах, нашел «Судьбу» и стал его просить ее исполнить.

«Что вы, — ответил он, — сегодня в зале так неуютно, что уж, где уж!»

Не осмеливаясь настаивать, я все же вложил тетрадь в ту пачку нот, которую аккомпаниатор уносил на эстраду. Неожиданно наткнувшись на нее, Шаляпин не без удивления почти на весь зал громко сказал: «Судьба?» Недолго подержав тетрадь в руках, он положил ее на пюпитр рояля и веселым голосом сказал в публику: «"Судьба" Рахманинова. К пятой симфонии Бетховена», и стал петь. Пел он на этот раз, казалось, с каким-то особым вдохновением. В зале и посветлело и как будто потеплело... Но после «Судьбы» он чуть ли не три минуты подряд перекидывал ноты и все качал головой, не зная, что же после нее петь. И явно обрадовался, найдя старинный романс Малашкина: «Я вас любил».

Я выше употребил слово «сиплый». Необходимо оговорить, что это определение мое неточное, но я не придумаю другого. Речь идет не о сипоте, как о разновидности хрипоты, а о некоем раскрытом звуке, наполовину лишенном обычной звучности и потому как бы становящемся злым, злорадным. В народе говорят: «Не сипи на меня», — вот о какой сипоте я говорю. Ею Шаляпин владел в совершенстве,— подчеркиваю, владел, так как он извлекал ее только по мере надобности, а отнюдь не страдал ею.

В концерте чаще, чем в опере, он извлекал из своего арсенала и другие мощные средства воздействия. Он замечательно умел «пустить слезу» одним сдвигом, нагромождением звуков один на другой, никогда не прибегая к тому грубому всхлипыванию, которыми пользуются итальянцы. Создавая звуку какой-то звучащий нимб из обертонов, он делал его необыкновенно значительным. Словами это невозможно описать, но это можно услышать даже на старых пластинках, хотя они в общем чудовищно извращают представление о шаляпинском пении.

Непревзойденное мастерство своего исполнительства, Шаляпин демонстрировал в полную меру в таких вещах, где гениальное слово поэта подкреплено гениальной же музыкой. Можно смело сказать, что в «Пророке» Пушкина — Римского-Корсакова или в «Двойнике» Гейне — Шуберта Шаляпин был им всем абсолютно конгениален. Интонацию и звук, которыми он пел слово «вырвал» («И вырвал грешный мой язык»), слыхавший их никогда не забудет.

Необыкновенное умение говорить от имени разных персонажей различными голосами («Трепак» Мусоргского, «Смерть и девушка» Шуберта, «Мельник» Даргомыжского и т. д.) заставляет жалеть о том, что он не пел почему-то «Лесного царя» Шуберта и некоторых однородных сочинений.

В области интимной лирики Шаляпин проявлял такую задушевность и мягкость исполнения, что своим басом не только состязался с самыми «нежными» голосами своих современников, но значительно превосходил их. Опять-таки потому, что и лиризм его был более непосредственен, более глубоко сердечен.

Скажу в нескольких словах об исполнении Шаляпиным комических произведений: он превращал в шедевры исполнительского искусства не только гениальные «Семинарист», «Блоха» и прочие действительно замечательные произведения, но и мало удачные опусы Кюи, Кенемана и др. В первую очередь потому, что Шаляпин умел всегда выделить главное из второстепенного при помощи какого-нибудь совершенно неожиданного контраста — в тембре, в динамике, в каком-нибудь отдельном акценте. Здесь Шаляпин критическим скальпелем как бы вскрывал материал на осмеяние или потеху слушателей, сам этой потехой мало забавляясь. Трагик до мозга костей, он в трагическом событии участвовал всеми фибрами своей всеобъемлющей души и выражал его всеми отпущенными ему дарами. В комических вещах он применял всю свою несравненную технику певца, имитатора, артиста, но сам смешными элементами не увлекался в такой мере, как увлекал слушателя.

Роясь в своих воспоминаниях, запечатленных в памяти и записанных, я отмечаю такое изобилие деталей в исполнении Шаляпина, что невольно зарождается вопрос: а не мельчил ли он? Не залавливал ли он своих замечательных певческих сооружений таким количеством деталей и орнаментов, в которых для него иногда заключается больше красок, характера и жизни, чем в фасаде здания? И я смело отвечаю: нет, не мельчил и не залавливал! За совершенно ничтожными и, возможно, случайными исключениями, — и то при сугубо «академическом» к ним подходе, — Шаляпин строил свои здания из замечательных плит, каждая из которых при всей своей самодовлеющей ценности покорно нивелировалась и служила только украшением целостного архитектурного шедевра.

Каждая эпоха имеет свои вкусы, и молодые советские певцы меня иной раз спрашивают: неужели вы бы и сегодня приняли все шаляпинское творчество с таким же энтузиазмом, как раньше? Неужели он ни в чем не устарел? Я с чистой совестью отвечаю: нет, нисколько! Он так жив в моей памяти и в моих записях, что я его ежедневно, если можно так выразиться, переживаю.

И в художественном, и в техническом отношении Шаляпин-гений впереди своей эпохи и поэтому близок нам. Интуитивно он предвидел, что русская школа, русский стиль исполнения возьмут верх над итальянскими и другими чужеземными влияниями; и своим гигантским вкладом в русское, да и мировое, искусство он оформил, закрепил этот стиль и ускорил его созревание.

МУЗЫКАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Новое в хоре им. Пятницкого

И. МАРТЫНОВ

Новые программы хора им. Пятницкого всегда вызывают живейший интерес у всех, кому дороги судьбы русского советского искусства. Хор давно утвердил свой оригинальный стиль, свою манеру исполнения, доведенную до высокого совершенства, накопил богатый песенный и танцевальный репертуар. Но идейно-эстетические запросы советского народа все время возрастают. И каждый, кто искренне любит этот прекрасный коллектив, надеется увидеть в его новых программах дальнейшее движение вперед: совершенствование мастерства и обогащение репертуара.

Что же нового принесла очередная премьера хора, насколько ярче стало его искусство, какими новыми творческими достижениями он порадовал?

Прежде всего о самой программе. Она составлена по обычному для хора принципу сочетания старинной и современной русской песни. В нее вошли замечательные образцы старой русской песни: «Горят пожары», «Зеленая рощица», «Александровский централ», «Есть на Волге утес», «Орловские страдания», вошли вновь написанные песни В. Захарова и В. Кручинина. Коллектив выступил с новыми плясками: «Белый плат», «Журавель», «Горько пиво», новыми оркестровыми пьесами. Уже одно это перечисление говорит о том, что хор им. Пятницкого все шире и разностороннее показывает русское народное искусство.

Обогатилась и исполнительская манера хора. Известно, что в последние годы он обратился к песенным жанрам, ранее почти не привлекавшим его внимания. Это характерно уже для прошлогодней программы хора, включавшей народные песни на слова русских поэтов. В новой, только что выпущенной программе также прозвучала одна из таких песен — «Есть на Волге утес» (слова А. Навроцкого). Естественно, что она требовала иных исполнительских средств, чем песни, составлявшие до сих пор основной репертуар хора.

Прежде всего надо сказать об изменении характера хорового звучания. Выросла и окрепла группа мужских голосов, появились хорошие певцы-солисты, что сделало возможным включение в репертуар таких песен, как «Ревела буря» или «Есть на Волге утес». Мощное и вместе с тем мягкое звучание мужских голосов обогатило тембровую палитру хора. Его творческие возможности стали более разнообразными, хоровое звучание — значительно красочнее и уравновешеннее. Оно обогатилось динамическими оттенками: выразительным пиано, эффектами нарастания и затухания звучности. Характерный пример — исполнение песен «Степь да степь кругом» (в прошлогодней программе) и «Горят пожары» (в новой программе).

«Горят пожары» — одна из прекраснейших русских народных песен, посвященных Степану Разину. Благородная, выразительная, широко разливающаяся мелодия, поэтические слова, — все это не может не увлечь своей возвышенной красотой. И действительно, песня «Горят пожары», исполняемая в прекрасной обработке В. Захарова для хора и оркестра, захватывает, волнует. Для каждого куплета здесь найдена своя характерная звучность, драматическая кульминация песни подготовлена и оттенена звучанием предшествующих эпизодов. Хор сумел передать суровую красоту и романтическую устремленность песни «Горят пожары», воплощающей народную мечту о свободе.

Новые черты искусства хора проявились в исполнении песни «Александровский централ» и, в особенности, песни «Есть на Волге утес» (также обработанной для хора и оркестра В. Захаровым). Последняя песня прозвучала особенно выразительно, монументально, с подлинно эпическим величием и широким размахом. Хор снял с этой песни мелодраматический штамп, созданный «усилиями» многих эстрадных исполнителей.

Песни «Горят пожары», «Есть на Волге утес» и «Александровский централ» непосредственно связаны со свободолюбивыми чаяниями и революционной борьбой русского народа. Вот почему обращение к ним заметно повысило идейно-художественный уровень хора, еще больше приблизило его к запросам советских людей. Работа над этой областью русского песенного наследия имеет громадное значение и должна быть продолжена.

Много нового хор внес и в исполнение уже давно освоенных им песенных жанров, например частушки. В этом отношении очень интересными оказались «Орловские страдания», своеобразные и по мелодии, и по исполнительской манере — сдержанной, несколько скуповатой в эмоциональных проявлениях, но в то же время полной увлекательного, сочного юмора. «Орловские страдания» были превосходно исполнены группой певиц хора.