концерте Русского Музыкального Общества. Конечно, дядя с ним познакомился в артистической комнате, беседовал о всяческой музыке и в том числе о Шумане. В. В. спросил Гофмана, почему он не играет Шумана, и тот сразу стал серьезным и сказал, что он еще не дорос до исполнения Шумана. Конечно, это было нам сообщено, и мы все ждали следующих приездов Гофмана в Петербург и, действительно, впоследствии услышали в его исполнении и Шумана.

Дома В. В. часто заставлял исполнять знакомых певцов и певиц, которые бывали у нас, отдельные моменты из опер Кюи «Ратклифф» и «Анджело», — он очень любил, например, арию Тизбы из «Анджело» или песню Родольфа из той же оперы.

Когда умер Мусоргский, мне не было и восьми лет, а потому я ничего не могу рассказать о переживаниях В. В. по этому поводу. Но я помню, как он радовался, когда «Бориса Годунова», наконец, поставили на оперной сцене, и как он любил сцену под Кромами. Вспоминаю и его горячность и хлопоты по постановке «Хованщины», и о том, как отрывки из нее исполнялись опять-таки в семье Моласов, и как В. В. вновь и вновь хотел слушать гадание Марфы.

Вспоминаю рассказы В. В. у нас дома о том, что Н. А. Римский-Корсаков и Глазунов работают над восстановлением незаконченного А. П. Бородиным «Князя Игоря». В. В. по клавираусцугу заставлял исполнять отдельные особо любимые им отрывки — арию Кончака, Половецкий марш и др.

Я ни слова не сказала о том, как В. В. любил oперу и симфоническую картину «Садко», как он без конца готов был слушать отдельные сцены из «Снегурочки», как он заставлял играть «Сечу при Керженце», как любил он многое в «Младе», да и многое, многое другое из сочинений Римского-Корсакова, но об этом можно было бы написать целые томы.

Мне хочется кончить свои воспоминания немузыкальной нотой. Хочу сказать об отношении В. В. к молодежи и, в частности, о моих личных с ним отношениях. В памяти хорошо сохранились два его письма-записочки, касающиеся моей тетки Н. В. Стасовой, которая умерла буквально на посту: она должна была вместе с другим членом Общества помощи слушательницам Высших женских курсов Е. Я. Корсаковой ехать на постройку общежития для курсисток, но в подъезде у Корсаковых ей стало худо, и ее без сознания увезли в Мариинскую больницу, где она и скончалась. Мне первой пришлось найти ее и сообщить дяде о случившемся. Осталась у меня в памяти его записочка, где он пишет мне о наброске-эскизе И. Е. Репина, запечатлевшего чествование Н. В. Стасовой на курсах. Н. В. на этом эскизе изображена идущей на зрителя, а вокруг нее аплодирующие курсистки и профессора. Дядя напоминает в записке об этой картинке и кончает: «А вот теперь она уже не идет на нас, а проклятая смерть увела ее навсегда от нас». В этих словах звучала такая скорбь о друге с детских лет (между ними было два года разницы).

И второе письмо, написанное, когда вышла отдельным изданием монография В. В. «Н. В. Стасова», котопую я прочла летом в имении отца, Д. В. Стасова. Книга произвела на меня сильнейшее впечатление, так как по существу В. В. давал в ней историю женского высшего образования в России. Это свое мнение я и написала В. В., и в ответ пришло письмецо. Цитирую по памяти, думаю, что почти с той фотографической точностью, которую требовал дядя при передаче мне какого-либо его поручения: «Племянница Лена, первое что я спросил: когда Лена приедет в Петербург? А почему? А вот почему. Когда я затеял писать книгу о Наде, то все меня отговаривали, и если бы у моего сюртука было не две полы, а двадцать две, то мне бы их оборвали. Как можно брату писать о сестре! Это неприемлемо, неприлично, и т. д. и т. п. без конца. И вдруг самая молоденькая девчоночка в семье (я была пятым ребенком в семье отца. — Е. С.) вдруг говорит: а книга-то нужная! Ну, как же мне не аплодировать тебе и не радоваться! Вот мы и встретились».

Дружба с дядей у меня была большая, и я беседовала с ним обо всем, что меня интересовало. Только в последнее десятилетие его жизни беседы были менее откровенными, когда партийная работа приучила меня быть сдержанной.

Последнее празднование дня его рождения, 15/2 января 1906 года, я провела с ним, попав, как Чацкий, с корабля на бал. Я вернулась из Женевы и 15 июля 1906 года я уже сидела в тюрьме (Литовский замок в Петербурге). Вместе с остальной молодежью возложила я на его могилу в октябре 1906 года букет красных гвоздик, которые он так любил.

Письма В. В. Стасова к А. Н. Молас

Публикуемые ниже одиннадцать писем В. В. Стасова относятся к 70-м годам прошлого века.

Девять из них адресованы Александре Николаевне Молас, рожденной Пургольд (1844–1929); два — ей же совместно с ее младшей сестрой, Надеждой Николаевной, по мужу Римской-Корсаковой (1848–1919).

А. Н. Молас сыграла значительную роль в истории русской музыкальной культуры в период расцвета деятельности знаменитого содружества русских композиторов, возглавлявшегося М. А. Балакиревым. Ученица Даргомыжского, Ниссен-Саломан и отчасти О. А. Петрова, Александра Николаевна была неизменной и незаменимой исполнительницей произведений композиторов «Могучей кучки», восторженно отзывавшихся о ее таланте и во многих случаях создававших свои произведения в расчете на ее голос, на ее блестящее исполнение.

Позднее, отказавшись от публичных концертных выступлений, Александра Николаевна сосредоточила свою музыкальную деятельность на пропаганде произведений русских композиторов, организовав в своей квартире ряд исполнений опер, не шедших на казенной сцене. Эти музыкальные собрания в 90-х годах привлекли значительный круг слушателей и содействовали успеху и распространению русской классической оперной литературы.

Надежда Николаевна Пургольд не уступала своей сестре в талантливости и имела, как пианистка, в кругу русских музыкантов не меньшее значение.

Сестры Пургольд появлялись на музыкальный собраниях у Даргомыжского, Шестаковой, Стасовых, Пургольд всегда вместе. Это дало Стасову повод называть их «сестрами-сиамцами», хотя разница в годах между ними была более четырех лет.

Письма В. В. Стасова представляют большую ценность, как музыкально-исторические документы, привлекающие вместе с тем непосредственностью, оригинальностью и живостью языка. Как говорил Владимир Васильевич, так и писал, — «единым духом», не перечитывая написанного.

Большой интерес заключает в себе письмо № 4 от 19 мая 1870 года, в котором живо описана неизвестная доныне встреча Чайковского с членами «Могучей кучки» у Л. И. Шестаковой.

Темперамент, юмор, характерные прозвища, меткие сравнения и определения, прямота и острота суждений, горячая отзывчивость на всякое новое передовое явление в области искусства — характерные черты его писем, обнаруживающиеся отчасти и в публикуемом материале. Не щадя своих сил, Стасов всю свою жизнь героически защищал русское реалистическое искусство от нападок консерваторов и ретроградов и поддерживал все, считавшееся им передовым и талантливым. Поэтому при чтении писем Владимира Васильевича обаятельный образ его встает, как живой.

Автографы публикуемых писем Стасова к А. Н. Молас хранятся в Рукописном отделении Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Они публикуются впервые, за исключением нескольких строк из письма № 2 о романсе Бородина «Море» и отрывка из письма № 9, касающегося сравнения исполнения А. Н. Пургольд и Ю. Ф. Платоновой, цитированных А. Н. Римским-Корсаковым в его работе «Жизнь и творчество Н. А. Римского-Корсакова» (Музгиз, 1937, вып. IV, гл. 4, стр. 19 и 20).

Исправления незначительных описок или пропусков в тексте отмечаются прямыми скобками. Подчеркнутые автором слова печатаются разрядкой.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Письма В. В. Стасова к А. Н. Молас

Содержание