Воспоминания о В. В. Стасове

Е. Д. СТАСОВА

Мои первые музыкальные воспоминания о моем дяде Владимире Васильевиче связываются всегда с представителями «Могучей кучки», которые постоянно бывали в доме у моих родителей в те времена, когда я еще гуляла под столом. Ясно помню А. П. Бородина и М. А. Балакирева, которые присаживались к роялю и в пылу беседы что-то наигрывали.

Из времен детства же у меня остался в памяти один эпизод. Было это на даче в Заманиловке (около ст. Парголово, Финляндской ж. д.), я почему-то одна была дома и сидела у себя в комнате на втором этаже. Вдруг я услышала чудесную игру на фортепиано произведений Шопена. Я со всех ног бросилась вниз в гостиную и увидала за роялем В. В. При виде меня он быстро встал, захлопнул рояль и больше играть не стал. Я до сих пор никогда не знала, что он играет на рояле и, конечно, обратилась к отцу с расспросами, а он мне коротко ответил, что дядя хорошо и много играл прежде, но потом бросил играть и никогда к роялю не подходит. И посейчас я не знаю, что явилось причиной этого его поведения, но позднее мне говорили, что бросил он играть с момента женитьбы моего отца, с которым они были очень дружны и постоянно играли в 4 руки. Учителями дяди были Гензельт и Герке, из которых первый научил его понимать и любить Баха, а последний — Шопена, Листа и Шумана. А как В. В. любил Листа, хочется сказать его собственными словами, написанными в 1842 году, при первом приезде Листа в Петербург: «Мы (то есть Стасов и Серов. — Е. С.) в концертах Листа впервые услышали целый мир нам неведомых музыкальных творений, множество такого, чем гордится история музыкального искусства за все времена своего существования, но как это исполнялось! Так, как может исполнять только величайший музыкальный гений, создавший из фортепиано неведомую и неслыханную вещь, — целый оркестр и играющий на этом оркестре, как с сотворения мира еще никто не играл». Эту любовь к Листу В. В. сохранил до самой своей смерти.

Вспоминается, как, не раз, приходя к моим родителям на их журфиксы по четвергам и зная, что вскоре после обеда затеется музыка — игра на двух роялях, он заказывал Листа — «Divina Commedia» или «Danse macabre» или «Аnnées de pélérinage» и «Mephisto-Walzer». Правда, наряду с этим часто давались заказы и на Баха, на его фуги из «Wohltemperirtes Clavier» и многое другое, так как исполнители всегда были налицо и для 8-ми, и для 4-х рук — то на двух, то на одном рояле (Д. В. Стасов, его сыновья Андрей и Борис, племянница Н. Ф. Пивоварова, знакомые Н. Е. Буренин и А. Д. Руднев).

Но вспоминаю я и другие вечера, уже специально создаваемые, — когда приглашали певца В. П. Опочинина и А. Н. Молас и когда дядя требовал исполнения романсов «В двенадцать часов по ночам», «Старый капрал» и арий из «Руслана» для Опочинина и отдельных романсов Даргомыжского и песни Лауры из «Каменного гостя» для А. Н. Молас.

Вспоминаются и те вечера, когда я, уже взрослая, девушка, отправлялась с моими родителями к Моласам, для того чтобы прослушать полное исполнение «Каменного гостя». Даргомыжского по заказу В. В.

Конечно, дядя был первым, кто являлся к нам с сообщениями о новых музыкальных новинках и Бородина, и Римского-Корсакова, и Глазунова, и Лядова. Вспоминаю, как любил В. В. слушать «Богатырскую» симфонию Бородина, как он сидел в кресле в гостиной, закрывши глаза, и только изредка указательным пальцем в такт игре отмечал характерные «клеванья» Бородина.

Часто, очень часто играли симфонии Бетховена, особенно нечетные (3-ю, 5-ю и 9-ю) в переложении Листа, и опять В. В. сидел и слушал, изредка, в особенно любимых местах восклицая: «Бесподобно!», «Ах, какая мощь!» и т. д.

Как известно, В. В. был поклонником всего русского, и вот у меня встает в памяти следующий момент. Так как семья Стасовых была дворянская, то в нашей родословной значилось, что происходим мы от рыцаря Стася, который стоял, мол, на часах у Дмитрия Донского в день Куликовской битвы. О том Стасе говорилось, что он был «выходец из прус». Так вот В. В. нашел в каких-то документах, что в Новгороде была пятина, именовавшаяся «Прусы». Он пришел как-то и говорит, что вот теперь он уверен, что мы новгородского происхождения. А старшая моя сестра запротестовала, что не хочет происходить от каких-то квасников. На это я, в свою очередь, сказала ей, что не все ли равно в XX

веке знать, кто был твоим предком в XIV Столетии!

А наряду с таким «руссофильством», на входных дверях квартиры В. В. и его братьев красовалась дощечка с надписью «Mrs Stassoffs», и только после смерти Александра Васильевича дощечка эта была снята. Французский язык был в большом употреблении в семье, и имена произносились на французский лад, например, Вольдемар вместо Владимир. Думаю, что это осталось с детства, когда отец В. В., Василий Петрович, советовал жене в письме от 6 февраля 1822 г.: «Для нравственности расположить время каждого дня, чтобы не было праздного часа до самого обеда: для сего советую сверх женских рукоделий заняться изучением или окончанием французского языка, что можно приобресть посредством чтения, и учением музыки — оба сии занятия сделаются по времени сладостным утешением, когда сделаешься в состоянии наставлять их хотя сначала твоим детям...» Вот, очевидно, мать и занималась с ребятами французским языком. Вообще же В. В. совершенно свободно владел не только французским, но и английским, немецким, итальянским и даже испанским языком, не говоря уже о том, что в училище правоведения, где он окончил курс, он изучал латинский язык.

В разговоре с В. В. всегда можно было получить ответы на самые разнообразные вопросы, так широко он был образован.

Ярко встают в памяти моменты, связанные с различными «юбилейными» днями исполнения «Руслана» Глинки, когда В. В. сперва направлял всю мощь своей аргументации на театральное ведомство, часто при посредстве Направника, любившего Глинку, на то, чтобы именно в такой-то день в ноябре была поставлена опера. А затем начинались хлопоты о том, чтобы увязать это представление с чествованием Л. И. Шестаковой, так много сделавшей для своего брата в области музыки. Мне уже приходилось упоминать о том, что в 1892 году, в день исполнения «Руслана», Л. И. Шестаковой была поднесена звезда из разноцветных лент, на которых были вышиты или нарисованы отдельные темы из «Руслана».

Для В. В. не было большей радости в его «дни», то есть в день его рождения 2 января и 15 июля старого стиля, в день его именин, на даче в Старожиловке, как исполнение его друзьями-музыкантами чего-нибудь нового или каких-либо особенно любимых романсов или пьес. Часто С. М. Блуменфельд исполнял свои романсы или романсы брата. Вспоминаю, как любил В. В. романсы «Мы сидели с тобой» или «Мне снилось, на утесе стоя» на слова Некрасова. Заставлял он петь и романс Бородина «Для берегов отчизны дальной....» или «Спесь» его же, а потом начинались полумузыкальные разговоры, когда В. В. вспоминал какой-нибудь отрывок, а Ф. М. Блуменфельд или А. К. Глазунов тут же на рояле изображали упомянутое и шли восклицания о том, как такой-то исполнял это произведение и какие неверные темпы брал такой-то дирижер, и т. д., и т. п., без конца.

Два вечера у дяди встают у меня в памяти, — связанные с Шаляпиным. Один раз Шаляпин под аккомпанемент Ф. М. Блуменфельда пропел, а Ф. М. проиграл буквально всего «Бориса Годунова». Тут же, конечно, была высказана и критика исполнителей различных ролей в этой опере. И вот Шаляпин, в лицах, накинув на голову салфетку вместо платка, изобразил, как артистка из Мариинского оперного театра исполняет в сцене в корчме слова «О, господи, и отцов святых не пожалели», а затем показал, как должна актриса спеть и сыграть этот момент. И так это было ярко, так ясно мы перед собой увидели действительно русскую крестьянку-корчмарку, что В. В. не утерпел, вскочил с места, обнял и расцеловал Шаляпина.

В другой торжественный день Стасова у него в гостях оказались и Шаляпин, и Савина. И вот опять В. В. пришел в восторг и долго вспоминал потом, как эти два артиста за ужином разыграли тут же сочиненную ими сценку, а остальные гости, забыв все на свете, только смотрели на них, как очарованные.

Часто я с отцом приезжала на генеральные репетиции Беляевских концертов в бывшем Дворянском собрании, чтобы лишний раз послушать вновь исполняемую вещь, как, например, «Стенька Разин» Глазунова или «Испанское каприччио» Римского-Корсакова и как в неосвещенном зале В. В. подсаживался к нам и в перерывах сообщал бесконечные новости из писем своих многочисленных корреспондентов во всех странах мира: и по поводу музыкантов, и по поводу его изысканий о славянском и восточном орнаменте, или о знаменитом собрании Звенигородского об эмалях, изданием и оформлением которых он так был занят. Вообще трудно передать словами весь диапазон интересов В. В. Не было такой новинки в литературе, как, например, повести Горького, о которых не рассказывал бы В. В. Всякий молодой талант радовал его, и он всячески старался выдвинуть его, помочь в жизни, чтобы в удушающей атмосфере царского режима он не заглох и не погиб.

В 1904 году я сидела в Таганской тюрьме в Москве и наряду с другим чтением попросила, чтобы мне прислали три тома сочинений В. В. Стасова, так как на воле, занятая большой партийной работой, я не успевала их прочесть. А заинтересовали меня эти три тома еще в то время, когда они готовились к печати, так как кое-что я даже переписывала. Помню, например, что не сохранился оригинал статьи В. В. о Дизраэли, напечатанной в 1847 году в «Отечественных записках», и отец поручил мне переписать ее. И вот дядя писал мне в тюрьму и гордился тем, что я нахожу время для чтения его сочинений.

Всe, что происходило в мире искусства, привлекало внимание дяди. Вспоминаю приезд в Петербург Сарры Бернар и посещение ее спектаклей, и как в антракты дядя подходил к нам и подчеркивал отдельные моменты ее игры в «Федре» Расина, или в «Антонии и Клеопатре» Шекспира, или в «Даме с камелиями» Дюма. Или другой момент, когда в Петербурге гастролировала итальянская актриса Элеонора Дузе, и как В. В. сравнивал ее игру в той же роли Клеопатры с игрой Сарры Бернар и отдавал предпочтение Дузе.

А вот концерты Иосифа Гофмана, который сразу приковал к себе внимание дяди исполнением концерта Рубинштейна при первом выступлении его в Петербурге в симфоническом