Выпуск № 1 (122) | 1949 - страница 39

няться ни с «Титулярным советником», ни с «Червяком» Даргомыжского, где почувствовались, казалось бы в пустячках, интонации гоголевской «Шинели». Главное же, вошел русский город. Совершенно правильно многие большие люди в русской музыке и художественной культуре, и в числе их Стасов, Репин, Шаляпин, придавали большое значение этим вещицам. Даргомыжский дал многообразнейшую серию типовых портретов незаметных людей, вызывая оборотами интонаций и ритмов впечатление зарисовок. Если перелистывать знаменитый для эпохи журнал «Искру», легко понять и жизненную остроту музыкального пера Даргомыжского, и близкое его соседство с лирикой Курочкина, и корни его своеобразного бытовизма. Вот тонкий портрет-идиллия «Мне минуло шестнадцать лет», — своего рода чудесная литография, ибо так часто можно увидеть на литографических воспроизведениях эпохи вот такое лицо, от имени которого поется романс. «Старый капрал» — зарисовка совсем контрастного содержания: осужденный на расстрел старый служака, подбадривая ведущих его военной командой, рассказывает простую жизненную драму. Это сцена в тонах скромного житейского повествования, словно все происходит в самой обыкновенной обстановке, единственная по своему выполнению: так в совершенстве своем спокойно владеет рассказом музыка, что, по силе социальной иронии, разве что рисунки Домье можно сопоставить с мастерством интонационной характеристики из простейших последований звуков, которые присущи Даргомыжскому. Опять по контрасту можно сопоставить два портрета двух пушкинских мельников. Один — сочный, жанровый, живописный — мельник в опере «Русалка», фигура созданная из гибких — помесь лукавства и жадности, сводничества и глубокого обращенного на себя чувства совести — интонаций. Другой портрет — юмористический, словно вычерчен острой иглой, с абсолютной житейской точностью и поразительным лаконизмом изобразительных музыкальных средств и смен интонирования стихов: «Воротился ночью мельник»¹ — и вот повествовательная интонация, как серьезный приступ:

Женка! что за сапоги?

интонация дает поворот в сторону пьяного недоумения, на что следует сочно бранчливая отповедь супруги. Особенно курьезно звучит она для тех, кто свободно разбирается в тонкостях мелодического песенно-бытового содержания:

Ах ты, пьяница, бездельник!
Где ты видишь сапоги? —

— эти два стиха поются на припев популярной песни о девице, что шла за водой («По улице мостовой шла девица за водой»):

Иль мутит тебя лукавый.
Это ведра...

— тут решительный интонационный каданс с «классическим» утверждением тональности.

Эта маленькая песенка-сценка могла бы быть одним из прекраснейших подготовительных этюдов к школе русской классической оперной характерологии (учение о характерах в музыке), чем является в конце концов «Каменный гость» Даргомыжского. Сеть тончайших диалогов, сплетенная из гармоничнейшего сочетания интонаций речи (стиха) и интервальных, то есть музыки, это камерное по своей ювелирно-интонационной работе произведение было «лебединой песней» композитора —характерного портретиста и психолога человеческих интонаций. Он очень расширил диапазон выразительности русской музыки, в особенности в области речитативов и особенно ариозного («напевного») речитатива, в чем пальма первенства все же за Глинкой. Но, главное, ввел в круг «объектов» музыки целый ряд, даже слой людей, которым раньше не полагалось иметь душевной жизни. Даже трактовка чувства любви у Даргомыжского теряет смысл человеческой любви вообще, получая реальное интонационное качество любви человека такой-то социальной категории, и между Дон-Жуаном и Титулярным советником чувствуется в интонациях огромная разница. Конечно, влияние характерологических идей Даргомыжского имело большое значение для Мусоргского в его опытах психологизации оперных харак-

_________

¹ Стихи Пушкина из драматического фрагмента «Сцены из рыцарских времен».

теров на основе интонаций человеческой речи без помощи мелодических обобщений («Женитьба»), Путь этот вел в тупик: к разложению культуры мелодии, и, конечно, был вскоре оставлен самим Мусоргским. Кроме того, Бородин снова раскрыл, взяв за опорную точку глинкинский метод создавания характеров, широкие перспективы перед русским оперным мелосом. И это параллельно завоеваниям Чайковского, как драматурга-мелодиста, уже в своем «Опричнике» (1872) выдвинувшего оперу — исторический роман с соответствующей галереей портретов-типов. Замечательно, скольких драматических ярких кульминаций достигает Чайковский, подавая то в том, то в ином ракурсе мелодию хора опричников!

В стремлении осознать музыкально все больший и больший круг явлений действительности русские композиторы создали колоссальный фонд звукоотражений жизни. Заветы Мусоргского: «Жизнь, где бы ни сказалась, правда, как бы ни была солона, смелая, искренняя речь к людям...» и еще по-другому: «...Мысли живые подайте, живую беседу с людьми ведите, какой бы сюжет вы ни избрали для беседы с ними», никогда не уходили со страниц русской классической музыки. Они неотделимы от ее высокого идейного подъема, от ее человечнейшего тепла. Они составляют самую сущность того сложного и прекрасного явления, которое мы называем реализмом русской музыки.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание