но естественно, что необходимость создать подобные учебники, нужные и интересные для широких масс музыкальной самодеятельности, ставят проблему полной перестройки их методики с предельной остротой; только в музыкально-учебных заведениях преподаватели общей гармонии остаются еще под крепкой защитой «обязательных программ», по-прежнему игнорирующих исполнителя. Понятно, что, имея в руках учебник, апробированный широкими массами музыкальной самодеятельности, легче будет продвигать новые установки и в музыкально-профессиональную школу.

Борьба теорий, музыковедческих систем на музыкальном фронте продолжается; если несколько лет назад она протекала главным образом в плоскости общеметодологического обсуждения, то сейчас формы этой борьбы изменились. Вместо легких «конных стычек» на дискуссиях, с их «холодным оружием» цитат, мы имеем сейчас борьбу «тяжелыми снарядами» — учебниками, с их огромной силой воздействия на тысячи педагогов, десятки и сотни тысяч учащихся. Борьба эта, несомненно, гораздо более сложна и трудна: недаром, например, несколько лет назад теория функциональности была отвергнута подобно теории ладового ритма за свою методологию и невзирая на свою «передовитость»; а ныне построение учебника на основе этой теории считается даже «большим достижением» педагогики… Серьезные формы такой борьбы, втягивающей уже не только группу теоретиков, но и широкие массы педагогов и учащихся, требуют, повторяю, самого пристального внимания к этому участку музыкальной культуры — и далеко не одних только преподавателей музыки или музыковедов!

А. Гольденвейзер
Нар. арт. Республики

Мой творческий путь

Свои первые музыкальные впечатления я получил от матери. Мать моя не обладала выдающимся музыкальным дарованием; в детстве она некоторое время брала в Москве уроки фортепианной игры у небезызвестного Гарраса. Она также немного пела. У нее был отличный музыкальный вкус. Она играла и пела Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана, Шопена, Мендельсона. Отца по вечерам часто не бывало дома, и, оставаясь одна, мать целыми вечерами музицировала. Мы, дети, часто слушали ее, а ложась спать, привыкли засыпать под звуки ее музыки.

Мне не было еще шести лет, когда я стал играть на фортепиано. Мать и старшая сестра научили меня читать ноты, и я стал самоучкой с увлечением играть на фортепиано и даже пытался немного сочинять. Мне было восемь лет, когда я стал брать уроки у Василия Павловича Прокунина, известного знатока и собирателя русских народных песен, ученика Н. Г. Рубинштейна. Прокунин не был педагогом, который мог дать крепкую фортепианную подготовку, дать хорошую пианистическую школу своим ученикам, но он был превос-

ходный музыкант. Он воспитал меня на лучших образцах классической музыки. Благодаря ему я на всю жизнь полюбил песню русского народа.

В 1889 г., 14-ти лет от роду, я поступил в «профессорский» класс Московской консерватории к А. И. Зилоти, а когда он через два года уехал из Москвы, я перешел в класс П. А. Пабста, у которого и окончил курс в 1895 г., оставаясь на двух последних курсах по два года (тогдашняя форма консерваторской «Мейстершуле»).

Зилоти и Пабст — артистические индивидуальности совершенно разные, — каждый из них в своем роде был первоклассным пианистом, и уровень их художественной культуры был очень высок. Я многим обязан им обоим в отношении своего музыкального развития. Однако никаких обобщающих методических установок ни от Зилоти, ни от Пабста я не получил. В этом отношении за консерваторские годы я больше всего получил от В. И. Сафонова, у которого я несколько лет обучался в классе камерного ансамбля. Сафонов не был пианистом такого крупного масштаба, как Зилоти или Пабст, но он был, как и они, превосходным музыкантом и одним из лучших пианистов-педагогов своего времени.

Вследствие тяжелого материального положения нашей семьи, с 15–16-летнего возраста я стал зарабатывать деньги, давая частные уроки. Старая консерватория не давала никакой педагогической подготовки учащимся; этот важнейший пробел, к сожалению, далеко не изжит еще и в наши дни.

Те ценные методические указания, которые давал Сафонов на своих уроках, воспринимались мною с жадностью и послужили толчком для пробуждения интереса к педагогическим вопросам, интереса, который не ослабевал во мне всю мою дальнейшую жизнь. С осени 1892 г. я поступил в консерватории в класс композиции. Два года я проходил под руководством С. И. Танеева контрапункт строгого письма и фугу и три года курс сочинения — у Аренского и Ипполитова-Иванова.

Занятия у Танеева и впоследствии близкое личное общение с ним до самой его смерти оказали на меня огромное влияние. Танеев — музыкант и человек — тема, еще ждущая своего исследователя. Музыкальный и нравственный авторитет Танеева для всех русских музыкантов был совершенно беспримерный.

У Аренского я раньше проходил «обязательный» курс гармонии и «энциклопедии». В классе «свободного сочинения» я пробыл у него всего полгода, так как он вскоре покинул консерваторию и уехал из Москвы. Аренский совершенно не обладал ни опытом, ни талантом педагога, но музыкальный талант бил из него ключом, и его личное обаяние, несмотря на многочисленные слабости и недостатки, было чрезвычайно велико.

После ухода Аренского я продолжал занятия по сочинению под руководством М. М. Ипполитова-Иванова, у которого и окончил курс «свободного сочинения» в 1897 г. По фортепианной игре я окончил курс в 1865 г. По окончании консерватории я получил малую золотую медаль — высшую награду за одну специальность. Я мог бы получить большую золотую медаль, так как окончил консерваторию по двум специальностям: по фортепиано и сочинению; однако по сочинению мне медали не присудили. Как и почему это произошло — не лишено интереса для характеристики тогдашней консерваторской атмосферы, но об этом я расскажу когда-нибудь в другом месте.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

А. ГольденвейзерНар. арт. Республики

Мой творческий путь

Содержание

А. Гольденвейзер
Нар. арт. Республики