ПО СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ

Л. Кулаковский

Музыкально-этнографические заметки

Музыкально-этнографические экспедиции — это, вероятно, самый интересный, заманчивый вид работы музыковеда. Только во время этих экспедиций удается воочию наблюдать причудливое переплетение в музыкальном быту самых разных течений, — когда наряду со свежими ростками взращенной после Октября советской музыкальной культуры прорываются следы самых разных эпох, в том числе — отдаленных пластов «языческой древности». В пестрой смеси старых и новых песен мы находим все новые и новые жемчужины народного творчества, всякий разубеждаясь, как много еще хранится в народной памяти никому неизвестных музыкальных богатств.

Основную задачу моей поездки (осенью 1939 г.) в Рязанскую область можно было бы назвать почти неосуществимой: я должен был найти следы бытования древнего русского народного инструмента — гудка, одного из прародителей виолончели. По полученным сведениям всего лишь восемь лет назад, в одном из сел вблизи г. Скопина, Рязанской области, старик-гудошник аккомпанировал своим припевкам-присказкам на таком гудке.

Гудошники — прямые и, вероятно, последние потомки древних русских скоморохов; инструменты их известны только по старинным описаниям и примитивным зарисовкам. Ни в одном музее нет образцов русского гудка; не сохранилось почти никаких сведений о том, какова была манера игры, каков был репертуар гудошников. Привожу чуть ли не единственную зарисовку русского гудошника, сделанную еще в прошлом столетии (см. стр. 85).

С целью проверить новые, такие неожиданные и такие скупые сведения о рязанском гудошнике, несомненном «обломке» далекого прошлого, я был командирован фольклорным кабинетом Московской консерватории в Скопинский район.

След «последнего гудошника» отыскался в самой Рязани: лет семь назад там встречали подлинного гудошника, может быть, того самого, на поиски которого я поехал (о нем сообщил мне научный сотрудник краеведческого музея Д. Д. Солодовников). Однако найти по такому следу гудошника было невозможно.

А под Скопиным не нашлось ни одного человека (из опрошенных мною, — а опрашивать приходилось множество людей), который видел бы старика с гудком в руках. Несмотря на общее горячее сочувствие и помощь, эту часть задания пришлось счесть невыполненной. Обиднее всего казались беспрестанные разочарования: многие с радостью сообщали, что видали гудошника, а на поверку выходило, что они смешивали его с лирником, — а то и с домристом...

И только два месяца спустя после возвращения, получив письмо от одного из скопинских музыкантов — преподавателя К. Д. Базарнова, — я убедился, что поиски гудошника были не напрасны. Заинтересованный моими розысками, он написал письмо в город Сапожок (районный центр Рязанской области, расположенный в стороне от железной дороги) и получил оттуда более свежие и точные, хотя и малоутешительные, вести: в Сапожке совсем еще недавно проживал подлинный гудошник — вероятно, один из последних рязанских гудошников. После его смерти (умер он года три назад) инструментом завладели внуки. Они несколько «выправили» форму гудка (т. е. — отломили гриф), а засим — переименовали его в кораблик и пустили в плаванье по весенним ручьям и лужам города Сапожка... Там и кончился древний скомороший инструмент! В этой истории были, однако, проблески надежды на то, что, может быть, в дальнейшем удастся узнать кое-какие подробности об игре этого гудошника, о его репертуаре, а, возможно, и разыскать других исполнителей на этом редчайшем инструменте.

Поиски гудошников принесли большую пользу и в другом отношении: при расспросах удалось собрать немало ценных для музыканта-этнографа сведений, может быть, не менее важных, чем отыскание пресловутого гудка.

Все, с кем мне приходилось беседовать, — от стариков-колхозников до научных работников-краеведов, — с большой готовностью сообщали различные данные из местного музыкального быта, нередко очень важные в научном отношении. Более всего материала

получал я от школьных учителей. От них, в основном, удалось узнать о пастухах-рожечниках и выяснить расположение центров рожечного искусства в Рязанской, Ивановской и даже Смоленской областях¹.

Еще более интересные сведения удалось получить от режиссера Ф. А. Марциновского, год назад видавшего в Брянском районе Орловской области нечто исключительно интересное: народный спектакль «похорон Костромы», в которых древний обряд проводов весны неотделим от трудовых игр (изображаются все этапы обработки льна). Для довершения соблазна историков и этнографов там же сохранилась до сих пор игра на старинных флейтах Пана («кувиклах»), до недавнего времени считавшихся у великороссов давно забытыми!²

Для обследования музыкального быта Рязанской области (это была вторая задача моей поездки) я выбрал село Чернаву, районный центр в 15 км от железной дороги.

Чернава — большое, но относительно «отсталое» (в хозяйственном и культурном отношении) село по сравнению с близлежащими центрами подмосковного угольного бассейна.

Может быть, именно благодаря этой отсталости в Чернаве до сих пор можно различить целых три музыкально-культурных слоя, — крайне любопытный идеологический пережиток еще недавнего совместного существования разных укладов жизни.

Новая советская музыкальная культура проникает в это, еще недавно «глухое» место множеством путей. Территориально ее основой является, конечно, Дом культуры, где показываются кинофильмы, где молодежь коротает свои досуги, распевает новые советские песни. Советская музыкальная культура проникает через репродукторы трансляционной сети, вспыхивает отдельными огоньками у музыкантов-одиночек (главным образом, местных учителей), светит ярким, но, к сожалению, перемежающимся огнем в хоровом коллективе, созданном местным педагогом-орденоносцем т. Ивановой. И, конечно, самым мощным проводником советской музыкальной культуры является звуковое кино, — думаю, более сильным даже, чем радио. Это самое важное искусство современности в районной тиши оказывается и самым мощным проводником советской песни, наиболее захватывающим и покоряющим отзывчивую аудиторию.

А наряду с этими многочисленными влияниями советской музыкальной культуры в селе догорают остатки старинного музыкального быта; в нем можно явственно наблюдать довольно обособленное сосуществование двух, совсем различных по истокам струй.

Более изолированным, явно «обреченным», бесперспективным «течением» мне представляются остатки старой «посиделочной» культуры, если ее можно так назвать.

«Посиделки» — до сих пор еще обычный у части чернавской молодежи способ коротать вечерний досуг. В более свободные, праздничные вечера все село оглашается звуками гармони, выкрикиванием частушек. Парни обходят избы, в которых за столами сидят девушки: на посиделках сидят по-старинному — сдержанно, степенно, занимаются рукоделием. Девушки наряжены в старинные «шушки», бусы, яркие платки, передники (преобладают красный и желтый цвета); они густо накрашены, напудрены, нередко с нацепленными на уши «пушками» — шариками из тонкого гусиного пуха. «Напев», на который поются частушки, показывает несомненное разложение мелоса: вряд ли я ошибусь, утверждая, что посиделочная культура Чернав является самой бесперспективной, наименее художественной формой тамошнего музыкального быта³. С посиделками ведется энергичная борьба со стороны школы, так как уже в старших классах девушки из более отсталых начинают бегать на посиделки; неизменный результат — «неуды», второгодничество. И на самых посиделках можно встретить «сторонних» зрителей и зрительниц, несколько иронически наблюдающих за смущенными «матрешками». С нескрываемой насмешкой относятся к посиделочницам и многие женщины постарше — особенно из местных певиц: с презрением отзываются они, что посиделочницы старых песен петь не умеют, да и пляшут, «как коровы на льду».

Эти женщины более старшего возраста — лет от 35 — являются главным образом хранительницами третьего, самого старинного музыкально-культурного слоя Чернав; они до сих пор помнят и поют старинные, узорчатые, протяжные песни, часто удивительной древности, с архаическим текстом и не менее древней по характеру мелодией.

_________

¹ Напомню при этом, что русская народно-инструментальная музыка, за исключением гармошечной, почти не изучена: существует только несколько записей интересной и сложной ансамблевой игры рожечников.

² Года три назад экспедиция под руководством К. В. Квитки обнаружила в Курской области несколько сел, в которых игра на этих флейтах (по местному — «кугиклах») распространена и сейчас.

³ Разумеется, высказывая такие соображения о музыкальной ценности чернявских частушек, я отнюдь не собираюсь обобщать эти замечания. — Л. Я.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

ПО СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ

Л. Кулаковский

Музыкально-этнографические заметки

Содержание