Выпуск № 12 (74) | 1939 - страница 28

занять первое место. Это одно из вершинных достижений советской музыки, которым мы вправе гордиться.

Борьба с формализмом, проводившаяся за последние годы на музыкальном фронте, уже дала огромные результаты. Вспоминая исполнявшиеся на декаде произведения, нельзя назвать ни одного, в той или иной степени страдающего формализмом.

Но если формализм у нас разгромлен, то большой живучестью обладает еще эклектизм, проявляющийся порой в самом отрицательном виде. Об этом свидетельствовали некоторые сочинения, показанные на декаде.

На одном из декадных концертов была исполнена 7-я симфония Льва Книппера. Книппер — единственный наш композитор, систематически работающий над созданием больших симфонических произведений на оборонную тематику. Его новая 7-я симфония, как об этом свидетельствовала аннотация А. Острецова, помещенная в программах концерта, — также посвящена теме обороны Советской страны. Однако нельзя не признать, что оборонная тематика композитором по существу не раскрыта.

Симфония Книппера не лишена формальных достоинств. В особенности это справедливо по отношению к первой части, отличающейся ясностью формы и общей технической слаженностью. И все же симфония бесспорно слаба. Ее основной недостаток — бедность и безличность музыкального материала, отсутствие ярких интересных мыслей, по-настоящему выразительных и впечатляющих тем. Симфония Книппера — это творчество, не выходящее за пределы культурного ремесленничества. В ней нет самого главного, — нет творческой инициативы, стремления сказать что-нибудь новое и яркое. И потому она не трогает слушателя, оставляет его холодным и равнодушным.

Главная тема 7-й симфонии Книппера (появляющаяся в каждой из ее трех частей) по своему фанфарному звучанию напоминает «фатальный» лейтмотив из 4-й симфонии Чайковского. Но интонации, звучащие у Чайковского очень выразительно и ярко, у Книппера приобрели обезличенный и стандартный характер. Трудно представить себе, как мог композитор такую — мягко выражаясь — неоригинальную тему сделать главной музыкальной мыслью своего произведения!

Еще слабее симфоническая поэма украинского композитора Барабашева — «Медный всадник». Это сочинение является своего рода «энциклопедией по Чайковскому». Барабашев заимствовал у Чайковского и характерные мелодические обороты, и приемы фактурного изложения, и общий мрачно-драматический колорит музыкального языка. Однако здесь мы имеем лишь чисто внешнее сходство, а не внутреннее органическое родство. Подобно Аренскому, Барабашев берет у Чайковского лишь внешние особенности его стиля, упуская все наиболее важное и ценное. Повторяя Чайковского, Барабашев вместе с тем искажает его. Трагедийность Чайковского подменяется мелким пессимизмом, лирика — сентиментальными излияниями. Неудивительно, что в результате получается нечто уныло однообразное и, в сущности, очень далекое от философской глубины «Медного всадника».

Неудача Барабашева весьма поучительна. Она говорит о том, что молодой, еще не созревший композитор не должен браться за столь грандиозную задачу, как музыкальная интерпретация гениальной пушкинской поэмы. Даже крупное дарование не может в таком случае спасти композитора от провала.

К числу очень неудачных сочинений, показанных на декаде, относятся

также скрипичный концерт 3. Фельдмана и фортепианный концерт Ю. Свиридова. Как и оба предыдущие сочинения, эти концерты поражают отсутствием творческой инициативы, художественной самостоятельности. Оба концерта обнаруживают редкую неразборчивость их авторов в выборе музыкального материала. Начинает казаться, что Фельдман и Свиридов не имеют никакого представления о том, что такое «муки творчества». Действительно, о каких «муках» может итти речь, когда композитор готов использовать в качестве темы любую, пришедшую в голову мысль, как бы банальна и стандартна она ни была! Такое «творчество» не требует ни вдохновения, ни богатства фантазии, ни усиленной работы мысли. И если концерт Фельдмана просто скучен, то концерт Свиридова оставляет неприятное впечатление. Убийственно-однотонная лирика сочетается в нем с каким-то тщедушным, жиденьким весельем (финал), которое никого не веселит и способно вызвать лишь иронию и досаду. А между тем, автор концерта является без сомнения талантливым композитором. Бесспорно, он смог бы создать несравненно более удачную вещь, если бы строже относился к себе и к своему творчеству.

Произведения Книппера, Барабашева, Фельдмана, Свиридова имеют глубоко отрицательное значение. Они говорят о том, что у нас еще живут художественный творческий консерватизм, творческая самоуспокоенность, равнодушное, бесстрастное отношение к искусству.

Совместимо ли это равнодушие, это ремесленническое безразличие с теми требованиями, которые мы предъявляем к советскому художнику? — Конечно, нет!

«Правда» в одной из своих передовых статей очень остро ставила вопрос о новаторстве в науке:

«В своей бессмертной поэме «Фауст», — писала «Правда», — Гёте наряду с пытливым искателем Фаустом, стремящимся постигнуть все тайны бытия, выводит образ его ученика — филистера Вагнера, самодовольно-ограниченного, недалекого, который, по выражению Гёте: «сокровищ ищет он рукою жадной, — и рад, когда червей находит дождевых!»...

«Нам нужны в науке не Вагнеры — начетчики и буквоеды — а пытливые Фаусты, жадно ищущие глубокую научную истину и умеющие находить ее, люди, способные дерзать, итти на риск, творчески пользующиеся фантазией, основанной на реальной действительности; люди, соединяющие широту обобщений с умением кропотливо практически работать...»

«Нам не нужны в науке люди, боящиеся, «как бы чего не вышло», предпочитающие спокойный, безмятежный уют сегодняшнего дня неустанной борьбе за новые достижения, за новые победы...»¹

Мне кажется, что эти последние слова непосредственно могут быть адресованы некоторым композиторам, предпочитающим безмятежный уют эпигонского творчества борьбе за новое советское искусство. И я, вероятно, не ошибусь, сказав, что в некоторых наших симфонических произведениях ощущается та боязнь «как бы чего не вышло», о которой писала «Правда».

Мы боремся с уродливым формалистским «псевдо-новаторством». Но мы приветствуем новаторство подлинное: новаторство, рожденное нашей замечательной советской действительностью. К такому новаторству и должны стремиться передовые советские художники.

_________

¹ См. номер от 21 ноября 1938 г., статья «Дерзать в науке».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание