Выпуск № 5 (68) | 1939 - страница 28

6 января 1866 г. Чайковский приехал в Москву, а 11-го в «Московских Ведомостях» было напечатано объявление:

Класс теории музыки П. И. Чайковского открывается с 14-го января по вторникам и пятницам в 11-ть часов утра на Моховой, в доме Воейковой, о чем доводится до сведения желающих поступить в означенный класс. Плата с ученика 3 р. в месяц.

В доме Воейковой по Моховой улице помещались музыкальные классы РМО (с сентября 1866 г. реорганизованные в консерваторию). Здесь жил и Николай Григорьевич Рубинштейн, у которого, по его настоятельной просьбе, поселился Чайковский.

Первая пробная лекция, как сообщает М. Чайковский, состоялась накануне официального открытия класса, т. е. 13 января. Чайковский сразу не взлюбил свою новую профессию. Преподавание в консерватории мешало его творческим занятиям. Кроме того он не мог преодолеть природную робость, которую, как многие застенчивые люди, он скрывал за напускной резкостью.

Эти черты молодого профессора очень ярко охарактеризованы в воспоминаниях одной из его учениц, Марии Карловны Котц: «Чайковский, — писала она, — еще очень молодой композитор, не окруженный ореолом славы, сам недавно кончивший петербургскую консерваторию, только что выступивший на музыкальную арену и не представлявший для нас никакого особенного интереса, был нам, москвичам, совершенно чужой — петербуржец, о котором мы мало знали и который совсем терялся в блестящей плеяде тогдашних знаменитых, приглашенных консерваторией из заграницы, музыкантов-профессоров... В отношении наших занятий он был в высшей степени требователен и страшно раздражался проявляемой нами неподготовленностью к восприятию теории гармонии так, как понимал ее он, требуя не только заучивания правил и выполнения заданий, но ожидая проявления музыкальных способностей в наших письменных упражнениях, в интересных модуляциях на рояли, а так же быстром транспонировании под его диктовку и пр. Мы же действительно были совсем неподготовлены к его курсу, так как курс элементарной теории, который мы первый год проходили у Н. Д. Кашкина, был совсем эпизодичный, без системы, без учебника, без программы — и поэтому не дал нам необходимого (твердого) основания для курса гармонии.

Особенно мы боялись его язвительных и подчас довольно резких замечаний, когда, сидя у рояля, мы должны были модулировать под его диктовку смело, быстро и не прибегая к тогда строго запрещенным (а теперь излюбленным) параллельным квинтам и октавам. Сам очень скромный, застенчивый, даже робкий, Чайковский не терпел робости и как будто даже презирал ее в учениках и обрушивался на них особенно беспощадно и саркастически. Примером застенчивости Петра Ильича может служить его смущение, выражавшееся в том, что он краснел до корня волос каждый раз, когда к нему обращались с вопросами, на которые он отвечал раздраженно, очевидно сердясь на самого себя за свое смущение.

Теперь, когда мы знаем, какой замечательно мягкий, деликатный в обращении и тонко чувствующий человек он был, его резкие выходки того времени кажутся просто невероятными, но, тем не менее, они имели место и даже не редко, так что в консерватории внушали страх и вызывали робость только два человека — Рубинштейн и Чайковский. Чувство робости вызывалось и его видом, выражением лица, всегда угрюмым, даже мрач-

так что я совсем не помню его улыбающимся, даже во время саркастических замечаний» ¹.

Чайковскому жилось трудно, и Н. Рубинштейн не только стал вводить его в круг московской жизни, но и взял на себя заботы о молодом композиторе.

«Сегодня, — пишет Чайковский братьям 23 января, — он [Н. Рубинштейн. — Б. Г.] подарил мне насильно шесть рубашек, совершенно новых (не говорите это Давыдовым и никому), а завтра хочет насильно везти к своему портному заказывать платье». Судя по беглому замечанию в одном из писем Рубинштейну, это «насилие» удалось, а пока Чайковский сообщает, что «познакомился с семейством каких-то Чайковских (повидимому, однофамильцев), ел ужасно много, в танцах, конечно, не принимал участия, хотя был во фраке Рубинштейна»...

Эти заботы Н. Г. Рубинштейна о Чайковском были естественны, так как молодой профессор появился в Москве не совсем в подобающем виде. «Он приехал в Москву, — вспоминает Кашкин, — в необыкновенно старой енотовой шубе, которую дал ему А. Н. Апухтин, употреблявший ее в деревенских поездках, сюртук и прочие принадлежности костюма гармонировали с шубой, так что в общем новый преподаватель был одет не только скромно, но просто очень бедно»...

В клинском доме Чайковского хранится фотография композитора в этой шубе. Трудно узнать в этом человеке с длинными волосами, в барашковой шапке, в шубе с огромным воротником, с засунутыми «по-извозчичьи» в рукава руками — недавнего петербургского щеголя. Несомненно, что в этом наряде была и некоторая доза преднамеренности, как правильно указывает М. Чайковский, чтобы резче подчеркнуть решительность и бесповоротность разрыва Чайковского с прошлым. Тем не менее костюм этот смутил московских друзей и заставил их предпринять решительные шаги.

Малый театр, Артистический кружок, библиотеки, знакомство с Островским, Плещеевым, Одоевским, передовыми людьми эпохи, — отрадная сторона московской жизни, и о ней Чайковский много говорит в своих письмах. Музыкальная жизнь Москвы произвела на композитора скверное впечатление. «Опера отвратительная, — пишет он брату Модесту (16 января 1866 г.), — концерт Русского Музыкального Общества, бывший вчера — тоже очень плох, словом, куда хуже Петербурга по части музыки».

Но была другая сторона в жизни московских друзей Чайковского, которая сначала удивила, потом глубоко встревожила его. Письма Чайковского пестрят такими сообщениями: «Рубинштейн раз вечером почти насильно потянул меня к каким-то Тарновским, впрочем очень милым людям». «...На этом месте я был прерван соседями Тарновскими, приславшими за мной, а оттуда Рубинштейн повез меня в маскарад Большого театра. Робость мало-по-малу совершенно проходит. Знакомых несколько прибавилось (к несчастью). Впрочем, все люди хорошие... Вчера был на блинах у Кашкина».

«В день приезда в Москву (где все мне были рады), — пишет он Анатолию Ильичу 10 сентября 1868 г., — я напился пьян на обеде, данном Рубинштейном. Как в этом простом факте Москва дала себя почувствовать. Обжорство — слабость москвичей. 1-го сентября был большой ежегодный обед, опять пьянство. Забыл! 30 августа обедал у Островского»...

__________

¹М. Котц, Консерваторские воспоминания о П. И. Чайковском. Рукопись. Архив Дома-музея П. И. Чайковского, № 19 828.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание