Выпуск № 3 (55) | 1938 - страница 16

Она врывается в симфонию извне, как грозная сокрушающая сила. Характер этой темы — острый, режущий, ослепляющий. Отдаленно она напоминает своей «решительной» интонационной четкостью тему-эпиграф из первой части. Но весь колорит ее совершенно иной: жесткий, неумолимо суровый, холодный. Эта тема играет господствующую роль во всем финале, и именно ее начальный мотив (см. прим. 8) положен в основу мажорной «утверждающей» коды.

Появление этой темы в начале финала дано опять как резкая, неожиданная смена контрастных звучаний, как яркая ослепляющая звуковая «светотень».

Разобрав содержание третьей части симфонии (Largo), мы понимаем, что у Шостаковича не было другого выхода. Ибо — нельзя органически развить и привести к жизнеутверждению состояние скорбного оцепенения. Его можно лишь нарушить, «снять» резким смещением эмоционально-смыслового плана. Эту функцию и выполняет главная тема финала. В ней, несомненно, есть своя (и не малая) впечатляющая сила. Но, вместе с тем, именно своей неожиданностью, логической неподготовленностью она мало убедительна.

В этом отношении мало убедительна и громкая кода с ее «вколачиванием» на протяжении 35 тактов начального мотива главной темы в ре-мажоре! Ведь не следует забывать, что в «сердцевине» финала (парт. цифры 112–116) вновь появляются совершенно явные по смыслу реминисценции из Largo! И опять их «сметает» стихийное движение главной темы, в развитии которой Шостакович показал столько блестящего симфонического мастерства.

Это, конечно, вполне понятно. Сам композитор искренне любуется, он восхищен своей грозной, стихийной темой утверждения, он вновь и вновь возвращается к ней, каждый раз раскрывая в ней все новые прекрасные черты. Но чуткий, внимательный слушатель все врёмя чувствует, что эта тема не является еще результатом органического развития мысли в симфонии, что для композитора эта тема — олицетворение прекрасной, но внешней, стихийной покоряющей силы...

Этим и объясняется то, что общее впечатление от финала симфонии не столько светлое, оптимистическое, сколько суровое и грозное.

Такова в общих чертах драматургическая концепция пятой симфонии Дмитрия Шостаковича. О чем она говорит?

Она говорит о том, что композитор решительно сбросил с себя мишуру формалистских кривляний и трюкачества, смело повернул на большую дорогу реалистического искусства. Искренне, правдиво, с большой силой неподдельного чувства он рассказал в пятой симфонии повесть о себе, о своих недавних печальных раздумьях и смятениях, о своей внутренней, напряженной и сложной творческой борьбе.

В процессе работы над пятой симфонией композитор, очевидно, понял и признал могучую силу жизнеутверждающего начала в искусстве, в творчестве.

Вместе с тем — конкретную (правда, очень сложную) творческую задачу, поставленную перед собой в пятой симфонии, Шостакович еще полностью не разрешил. Развернув перед слушателем реалистическую картину своих субъективных, глубоко лирических чувств и переживаний, Шостакович все же подчеркнул в симфонии тему трагической «одинокости», какой-то замкнутой ограниченности творческой борьбы художника. Шостакович, очевидно, еще не осознал до конца, что только в постоянном и глубоком единении с народом, с жизнью народа, с его великим искусством, возможно прекрасное и полное разрешение всех волнующих его «трагических» вопросов.

Поэтому, говоря о реалистичности симфонии Шостаковича, нужно подчеркнуть, что проблема народности им еще не разрешена. И это — важнейшая и благодарная творческая задача, которая стоит сейчас перед композитором; задача, которую он, несомненно, решит, так как Шостакович — большой, настоящий советский художник.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание