Выпуск № 3 (55) | 1938 - страница 14

С задорной усмешкой композитор одевает их в пестрый наряд изысканных оркестровых звучаний. Он увлечен возникшей в его фантазии причудливой картиной шумного маскарада, и слушатель невольно улыбается этой гофманской браваде...

Вторая часть — своеобразное интермеццо в общем композиционном плане симфонии. Она носит ясно выраженный эпизодический характер. Композитор прерывает действие нарочито шутливой, остроумно-гротесковой интермедией, и сам отдается новому настроению целиком. Это — типичный романтический прием «остранения» главной темы; в движении основной музыкальной мысли-образа всего произведения это — своего рода «звучащая пауза», после которой должна наступить новая фаза драматургического развития.

В этом — значение и оправданность гротескового эпизода-скерцо в пятой симфонии Шостаковича. Как яркая «звучащая светотень», гофманская интермедия эта резко усиливает драматическое впечатление от только что прозвучавшей первой части и вместе с тем подготовляет слушателя к каким-то новым, очевидно, еще более значительным событиям в симфоническом развитии произведения в целом.

И потому-то глубоко неправы критики, рассуждающие о «стилистическом противоречии» скерцо остальным частям симфонии. Наоборот, как увидим ниже, вся симфония построена по принципу движения резких, ослепляющих своей контрастностью «звучащих светотеней», выражающих противоречивые душевные состояния композитора. И в этом плане как раз вторая часть не нарушает, а закрепляет своеобразное стилевое единство всей симфонии.

Другое дело — правилен ли и убедителен ли до конца самый принцип драматургического развития симфонии, избранный Шостаковичем, но этого вопроса я коснусь ниже.

Необходимо отметить, однако, что самый характер гротеска во второй части симфонии иной, нежели тот, который был свойственен Шостаковичу в прошлом.

Здесь (в пятой симфонии) нет прежних нарочитых кривляний, балаганного фиглярства, натуралистических трюков, здесь нет фальшивой игры в мещанское остроумие и щеголянья дешевыми эффектами. Больше того. В этом блестяще оркестрованном скерцо есть новые для зрелого Шостаковича черты здорового, свежего юмора, простодушной наивности и даже сердечности...

Третья часть (Largo) непосредственно перекликается с мыслями и настроениями финала первой части симфонии. Тяжелое раздумье, прерванное беззаботно легким движением танцовального скерцо, приобретает здесь, в сосредоточенно-мрачном Largo, черты трагической отрешенности.

Тема страдания и слез, горечь одиночества, щемящая, надрывная тоска целиком заполняют эту часть симфонии. Здесь нет внутренней борьбы. Заунывные мелодии «плача», стенаний на фоне скованного, настойчиво однообразного движения воспринимаются как образ скорбного оцепенения.

И всю эту часть симфонии я назвал бы своего рода «поэмой оцепенения», в которой господствует колорит мертвенности и уныния.

В некоторых частностях, отдельных — по-своему удачно написанных эпизодах, например «блуждающая» тема скорби у флейты на фоне «слезных» вздохов арфы:

Прим. 7.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Прим. 7.

Содержание