Выпуск № 3 (44) | 1937 - страница 36

в них участия. Но этот элемент проникновенной песни вступает в чередование с другим мотивом ре-мажор. Это — убаюкивающий, с синкопами в верхнем голосе и задержаниями в басу, размеренный мотив. В, результате сравнения с многочисленными венскими танцевальными, мелодиями тех времен, я пришел к заключению, что этот ре-мажорный мотив представляет собой характерно замедленный, как бы напеваемый в усталом полусне неяркий, пассивно-эмоциональный венский вальс. Усталое сознание безвольно возвращается несколько раз к этому почти навязчивому мотиву, представляющему, если, разобраться в его структуре, как бы звучащую схему вальса при гармоническом чередовании в каждом новом такте: D — Т — D — Т... и при интонационно «гладкой» и довольно безличной мелодии верхнего голоса, с характерным повышением по ступеням, с задержаниями в начале каждого такта (фа # — ми, соль — фа #, ля — соль, ми — ре). Сменяя мужественный напев Adagio, эта смягченная вальсообразная мелодия, обобщенно отражающая танцевальный жанр старой Вены, — очень интимна и каждый раз выплывает наружу из утомленного сознания. После первого появления этого мотива (вступающего, кстати сказать, без всякой обдуманной увязки с предыдущим), уступает первая вариация на тему Adagio. В том же порядке, прерываясь вальсообразным мотивом, чередуются отдельные вариации, характеризовать которые не входит в мою задачу. Для раскрытия общего содержания части важно лишь отметить, что совершенно внезапно, посреди последней вариации возникает подготовленный долгими, вздохами валторн, неожиданный, резко контрастирующий со всем предыдущим фанфарный мотив: — как бы призыв, вторгающийся с улицы, с площади, зов масс. Этот короткий импульсивный мотив повторяется два раза. Но он не в силах прервать течения глубокой реки раздумья и забвения. Третья часть кончается еще большим погружением в покой, — я бы сказал — интенсивный покой, на котором сосредоточены все силы сознания.

Содержание третьей части сводится к временному отходу от актуальных событий в область внутренних переживаний. Но и сюда вторгается окружающая беспокойная действительность, которая доходит до сознания, правда, лишь отдаленно, глухо, что показывает редкую сосредоточенность мышления.

Четвертая часть (Presto. Allegro assai) уже настолько часто описывалась и подвергалась разнообразным толкованиям, что подвергать ее особому рассмотрению я здесь не буду. Важно лишь понять, что торжествующий гимн освобожденному человечеству, составляющий венец всех творческих идей композитора, неразрывно связан с предыдущими частями симфонии. В приведенном эскизе мысли о 10-й симфонии композитор предполагал ввести в хоровой финал мотив из предшествующего ему Adagio. В 9-й симфонии Бетховен оказался смелее: он ввел эпизоды из всех предыдущих частей в последовательном порядке, чередуя эти отрывки с резкими, почти говорящими речитативами струнных. Сознание отвергает все прежние переживания, оно преодолело их и устремляется к новой жизни — еще неизведанной. Резкий речитатив сходит на-нет, уступает место изложению «темы радости» во всей ее суровой простоте. Это подлинный образ чистой, расцветающей радости.

Предоставим слово Р. Роллану:

«В то самое мгновение, когда тема радости должна появиться впервые, оркестр внезапно останавливается; наступает неожиданное молчание... Радость своим легким дыханием успокаивает страдания... Мало-помалу радость овладевает жизнью. Это — борьба, это— война против горя. И вот оживают ритмы марша, звучащее оружие, пылкие возгласы тенора, — как будто слышится голос самого Бетховена, ритм его дыхания, его вдохновенные клики, когда он бродит по полям, создавая свое творение, движимый демоническим экстазом, подобный старому королю Лиру среди бури...».

Одиннадцать вариаций на тему радости, два раза прерываемые вторжением пантеистического благоговения перед силами природы, составляют постепенно повышающуюся эмоциональную волну, проходящую через целый ряд массовых жанров: массовая песня, марш (си-бемоль-мажорный эпизод— на слова: «Радостно, радостно, подобно летящим по великолепному простору небес солнцам, следуйте, братья, вашему пути, радостно, как герой к победам») и, наконец, массовый танец.

Любопытно сравнить эти полнокровные массовые жанры, блещущие всем разнообразием народной жизни, с маршеобразными финалами Листа и экстатическими финалами Скрябина. При этом сравнении становится понятным, как заря новой жизни всего человечества, неизбежность которой понял гениальный Бетховен, музыкант-революционер, постепенно заслонялась «сверхчеловеческим дерзанием» единичного индивидуума.

Только социалистическая революция может создать поколение музыкантов, в полном смысле слова продолжающих великую традицию Бетховена. Мечта Бетховена только в наши дни смогла найти свое осуществление, и освобожденные народы нашей родины являются подлинными наследниками идей, выраженных в 9-й симфонии.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка