Выпуск № 9 (38) | 1936 - страница 29

столь бессодержательные и посредственные сочинения. Из этого я заключил, что исполнительский талант автора должен был быть совершенно изумительным, и свой взгляд, выраженный в такой формулировке, я высказал на страницах «Gazette musicale»¹, без всякого злостного умысла, с единственным намерением поступить так, как поступал неоднократно: высказать свое мнение, хорошее или плохое, о фортепианных пьесах, которые я взял на себя труд изучить. В данном случае я менее, чем когда-либо, собирался порицать общественное мнение или управлять им; я далек от того, чтобы приписывать себе столь дерзостное право; но я считал вполне допустимым сказать, что если это новая школа, то я к новой школе не принадлежу; что если таково направление, взятое г. Тальбергом, то я отнюдь не гонюсь за честью идти с ним по одному пути, и, наконец, что я не вижу в его идее никаких зародышей будущего, которые другие должны были бы развивать. То, что я высказал там, я высказал с сожалением и будучи, так сказать, вынужденным к этому публикой, постаравшейся противопоставить нас друг другу, представить нас состязающимися на одной и той же арене и оспаривающими друг у друга один и тот же венец. Быть может, такая прирожденная иным натурам потребность реагировать на несправедливость и протестовать, даже в самых незначительных случаях, против всякого заблуждения и недобросовестности, заставила меня взяться за перо и откровенно высказать свое мнение. Высказав его публике, я высказал его и самому автору, когда нам позднее привелось с ним встретиться. Мне было приятно во всеуслышание воздать должное его прекрасному исполнительскому таланту, а он, повидимому, лучше, чем другие, понял, как честно и открыто я себя вел. Нас провозгласили тогда примирившимися, и это дало новую тему для столь же длинных и столь же глупых вариаций, как и на тему о нашей неприязни. На самом деле не было ни неприязни, ни примирения. Разве если один художник не признает за другим той художественной ценности, которую, по его мнению, толпа преувеличила, они должны непременно стать врагами? И разве это примирение, если вне вопросов искусства они ценят и взаимно уважают друг друга?

Вы поймете, как тягостны были для меня в этой истории бесконечные перетолковывания моих слов и поступков.

Когда я писал эти несколько строк о произведениях г. Тальберга, я, конечно, предвидел часть того негодования, которое вызову, те грозовые тучи, которые соберутся над моей головой; но, признаться, я думал, что тысяча моих прежних поступков будет вполне моим убежищем от одиозного подозрения в зависти; я думал, — о, святая простота! скажете вы, — что правду можно и должно говорить всегда и что никогда, ни при каких обстоятельствах, какими бы ничтожными они ни казались, художник не должен предавать свою мысль ради осторожного расчета и личных интересов. Опыт просветил меня, но он не пойдет мне впрок. Я не принадлежу, к несчастью, к числу тех сглаживающих натур, о которых говорит маркиз де Мирабо, и я люблю истину гораздо больше, чем самого себя. Впрочем, среди тех весьма грубых уроков, которых не жалели для меня, я получил несколько маленьких пощечин, столь изящных, столь очаровательных, что я ис-

__________

¹ В 1837 г. Лист поместил в «Парижской музыкальной газете» статью с резкой критикой сочинений Тальберга. Ему всзргжал в статье «Тальберг и Лист» Фетис, который видел в Тальберте большого художника. После этого Лип опубликовал свой ответ Фетису.

пытываю большой соблазн вновь навлечь на себя подобное наказание. Пощечины женщины! что я говорю? пощечины музы! Они причиняют так мало боли, их так сладостно получать, что падаешь на колени и говоришь: еще! Что же касается уроков приличия и скромности, преподанных мне отечественной экс-музой, они не имеют никакого значения, и в глубине души я вполне уверен, что нет никого, кто бы мне не завидовал.

Но по правде сказать, мне стыдно, что я так долго говорю с вами об этих пустяках; забудем эти последние отголоски мира, где еще художнику нехватает живительного воздуха. Где-то там, далеко, в знакомой мне стране, есть прозрачный источник, который любовно орошает корни одинокой пальмы; пальма простирает свои ветви над источником и защищает его от солнечных лучей. Я хочу испить из этого источника; я хочу отдохнуть под этой сенью — трогательной эмблемой тех святых и нерушимых привязанностей, которые все заменяют на земле и, несомненно, вновь расцветают на небе.

Ф. Лист

Перевод с французского Е. Соловейчик

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Ф. Лист

Содержание