Выпуск № 9 (38) | 1936 - страница 27

ство средневековья, возводившее соборы и призывавшее в них, под звуки органа, зачаровывавшие народы, угасло, когда вера стала более живой. В наши дни порвана симпатическая связь, которая, соединяя искусство и общество, придавала одному из них силу и блеск и вызывала в другом те содрогания, в которых зарождаются великие вещи.

Социального искусства уже нет и еще нет. Кого мы, поэтому, встречаем обычнее всего в наши дни? Скульпторов? — Нет, тех, кто фабрикует статуи. Живописцев? — Нет, тех, кто фабрикует картины. Музыкантов? — Нет, тех, кто фабрикует музыку; словом, всюду только ремесленники вместо художников!¹ И в этом еще одно жестокое терзание для того, кто рожден гордым и независимым, как истинное дитя искусства. Он видит вокруг себя свору ремесленников, которые внимательно прислушиваются к капризам вульгарности, стараются угождать фантазии богатых невежд, повинуются их малейшему знаку, так поспешно склоняют головы и сгибают спины, что кажется, будто они никогда не чувствуют себя достаточно близко от земли! Ему приходится считать их своими собратьями и видеть, что толпа смешивает его с ними в одной и той же грубой оценке, в одном и том же поклонении, ребяческом и бессмысленном. И пусть мне не говорят, что это муки тщеславия и самолюбия. Нет, нет, вы это хорошо знаете, вы, стоящий так высоко, что никакое соперничество не может коснуться вас...

Быть может, вы найдете, что я слишком мрачен сегодня; быть может, для вас пение соловья отметило переход от восхитительной ночи к великолепному дню; быть может, вы заснули под сенью цветущей сирени, и вам пригрезился прекрасный белокурый ангел, который при вашем пробуждении, улыбаясь, стоял подле вас, приняв черты вашей любимой дочери; быть может, ваш пылкий андалузец, трепеща под укрощающей его рукой, в несколько секунд перенес вас через пространство, отделяющее вас от вашего лучшего друга; быть может, и даже наверняка, вы встретили на своем пути взоры несчастного, которого вы заставили благословлять провидение... Я же последние шесть месяцев жил в мелочной борьбе и почти бесплодных усилиях. Я добровольно подвергал свое сердце художника всем столкновениям с социальной жизнью; изо дня в день, из часа в час я переживал глухие терзания от того извечного непонимания, которому, повидимому, еще долгое время суждено существовать между публикой и художником.

Музыканту в этом отношении несомненно тяжелее, чем всем другим. Уединившись в своем кабинете или в своей мастерской, поэт, живописец или скульптор приводит в исполнение свой замысел, а когда его творение закончено, он находит книгопродавцев, которые его распространяют, музеи, где он может его выставить; между ним и его судьями нет посредников; композитору же неминуемо приходится прибегать к бесталанным или безразличным исполнителям, подвергающим его творение тяжелому испытанию интерпретации, — часто, правда, буквальной, но лишь весьма несовершенно воспроизводящей мысль произведения и гений автора. А если музыкант сам является исполнителем, то за исключением нескольких редких случаев, когда его действительно понимают, сколько раз он бывает вынужден проституировать перед холодной и насмешливой толпой свои самые сокровенные переживания, выбрасывать, так сказать, наружу свою душу,

_________

¹ В подлиннике: «partout des artisans, nulle part des artistes».

чтобы сорвать несколько аплодисментов у рассеянной толпы! И какие огромные усилия приходится ему прилагать, чтобы его энтузиазм хотя бы немного согрел своим пламенем эти ледяные лбы, зажег хотя бы несколько искр в этих пустых сердцах, лишенных любви и сочувствия!

Мне часто говорили, что я менее, нежели всякий другой, имею право на подобные жалобы, потому что с детства мой успех значительно превосходил и мой талант и мои желания; но именно под гром аплодисментов мог я с грустью убедиться, что чаще всего успех обязан своим существованием необъяснимым случайностям моды, авторитету громкого имени, некоторой силе самого исполнения, больше чем чувству правды и красоты. Примеров более чем достаточно. — Будучи ребенком, я часто забавлялся одной школьнической проделкой, которой мне всегда удавалось одурачить своих слушателей. Я играл одну и ту же пьесу, приписывая ее по очереди то Бетховену, то Черни, то самому себе. В те дни, когда за автора пьесы слыл я сам, успех носил характер покровительственный и поощрительный: «Это, право, было недурно для моих лет!»... В дни, когда я исполнял ее под видом произведения Черни, меня не слушали; когда же я выдавал ее за произведение Бетховена, я неизменно обеспечивал себе восторженное одобрение всего собрания. Имя Бетховена напоминает мне еще об одном, более недавнем, происшествии, которое только лишний раз подтверждает мои представления о художественных способностях дилетантов. Вы знаете, что оркестр Консерватории давно уже поставил перед собой задачу приучить публику к бетховенским симфониям. Теперь слава Бетховена общепризнана; самые невежественные из невежд стараются прикрыться этим величайшим именем, и бессильная зависть уже пользуется им, как дубиной, которой она сокрушает тех из современников, кто как будто пытается поднять голову. Желая восполнить (очень несовершенным образом, из-за отсутствия времени) намерения Консерватории, я посвятил нынешней зимой несколько музыкальных сеансов почти исключительно исполнению бетховенских дуэтов, трио и квинтетов. Я почти не сомневался, что заставлю скучать; но я был уверен, что никто не осмелится это высказать. Действительно, концерты вызвали блестящие проявления энтузиазма; можно было легко ошибиться и поверить, что толпа покорена мощью гения; но перестановка порядка номеров программы на одном из последних сеансов положила конец этому заблуждению. Без предупреждения вместо бетховенского трио было исполнено трио Пиксиса.¹ Аплодисменты были еще многочисленнее, еще громче, чем когда-либо. Когда же было сыграно трио Бетховена, занявшее место, предназначенное программой для Пиксиса, его нашли холодным, посредственным, даже скучным, так что многие удалились, заявив, что со стороны г. Пиксиса было большой дерзостью заставить слушать свое произведение публику, только что восхищавшуюся шедевром великого мастера. Я совсем не хочу этим сказать, что не надо было аплодировать трио Пиксиса; но даже он сам не мог бы иначе, как с улыбкой сострадания, принять восторженные одобрения публики, способной смешать два столь различных произведения и стиля, потому что люди, которые могут впасть в подобного рода ошибку, наверно совершенно не в силах оценить истинные красоты его произведений. О! — воскликнул Гете, который, по общепризнанным представлениям, больше чем кто-

_________

¹И. Пикенс (Pixis) — пианист и композитор, живший в Париже с 1825 по 1845 г.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание