Выпуск № 3 (32) | 1936 - страница 30

Заключительное слово тов. ЧЕЛЯПОВА

Очень отрадно то, что статьи «Правды» и те выводы, которые нужно сделать, поняты в основном правильно. Поэтому утверждение Лебединского о том, что наша организация имеет будто бы три группы, по-разному реагирующие на статьи «Правды», выражаясь мягко — просто неверно. Композиторы и музыковеды в большинстве правильно поняли указания руководящих органов и сделали практические выводы для дальнейшей работы союза и своей личной. Является ли наша организация в целом художественно и политически здоровой? Я полагаю, что да. Но это не значит, что внутри нашей организации нет отдельных недостатков, болезней. Я имею в виду не только формализм, но и те явления, которые мы видели в выступлениях Лебединского, Штейнпресса и Келдыша. Лебединский снял со счета почти всю советскую музыку и советскую критику, назвав всех наших критиков «трупами». Под эту характеристику неприбранных трупов целиком и полностью подходит один Лебединский. Он ничего не забыл и ничему не научился. В доказательство, что все критики «трупы», Лебединский привел пример с Иохельсоном. Действительно, первоначально Иохельсон дал неправильную оценку формалистской симфонии Попова. Но когда он давал первую оценку, он слышал симфонию только в клавире, и в клавире эта симфония была совершенно не похожа на то, что оказалось в оркестровом изложении. Прослушав ее в оркестре, Иохельсон совершенно правильно расценил симфонию как целиком и полностью формалистскую. Это говорит о том, что Иохельсон свою ошибку понял и исправил. Это возмущает Лебединского, потому что он принадлежит к числу людей, которые считают, что они никогда не делали ошибок и им нечего исправлять! Сознание ответственности перед общественностью заставило Иохельсона исправить свою ошибку. А Лебединский не может или не хочет понять этого. Конечно, было бы хорошо, если бы мы никогда не ошибались. Плохо то, что мы сами, много говорившие о Шостаковиче и часто высказывавшие правильные мнения, не сказали того, что сказали наши руководящие органы. И только после этого некоторые критики заявили, что теперь будут писать то, что думают. Такая постановка вопроса недопустима для советской музыкальной критики. Это говорит о том, что критик не уважает аудиторию, не уважает органы, в которых пишет, не уважает авторов, о которых пишет, и не уважает самого себя.

Утверждение, что «наши критики — трупы», может свидетельствовать лишь о желании авторов этого утверждения, упразднив всех наших критиков, дать каких-то других. А какие это другие? Несомненно, рапмовские, которые должны теперь заговорить. Такие выступления свидетельствуют о том, что групповщина у нас есть, что рапмовские настроения еще крепки у целого ряда членов нашей организации. Но есть и другое. Если мы ликвидировали АСМ и решили успокоиться, то это была вторая ошибка, за которую нас «Правда» и покрыла. В свое время мы употребляли слово «АСМ» для определения формализма. Этот формализм продолжает жить. Если представители РАПМ открыто выступали как группа, то представители АСМ от выступления воздержались. На наших совещаниях не видно и не слышно Мясковского. Я уважаю и ценю творчество Мясковского. Он, как крупный композитор и руководитель многих композиторов, дол-

жен был бы присутствовать здесь. Он не должен был стоять в стороне от тех интересов, которые взбудоражили всю организацию. Шебалин присутствовал недолго на первом заседании и просил дать ему слово первому на второй день заседания, и… не явился вовсе. Тов. Половинкин не был совсем. Между тем — Шеншин, Мелких — все это композиторы, в творчестве которых чрезвычайно сильны формалистские элементы. Думать, что мы имеет (sic) только две фамилии в Ленинграде — Шостаковича и Попова — и две у нас — Мосолова и Литинского, неверно. Суть в том, что целая группа воздержалась от участия в совещании.

Я не совсем понял выступление Книппера. Он рассказал нам биографию Шостаковича, для того ли, чтобы показать пример того, как молодой, выросший в советских условиях композитор попал под дурное влияние, или, может быть, для того, чтобы ослабить вину Шостаковича и удар по нему? Я думаю, что он имел в виду первое. Книппер не затронул очень важных вопросов, например, о значении нашей школы в воспитании молодых композиторов на формалистском мышлении, об их оторванности от народного творчества. Я не знаю, ставились ли на композиторской кафедре вопросы об идейном содержании музыкальных произведений или там занимались только технологическим анализом. Союз советских композиторов является основной общественной организацией, которая воспитывает композиторов, и он должен получать в свои ряды подготовленную молодежь, не только технически, но и идейно. То, что я знаю о работе Московской консерватории, говорит, что важнейшие вопросы идейно-художественного и идейно-общественного воспитания будущих композиторов там либо совсем не ставились, либо ставились очень плохо. Я не хочу этим снимать вину с союза. Но когда видишь формалистские извращения в творчестве композиторов, то вполне естественно желание найти первоисточник. В консерватории продолжает жить академизм с «некоторой» долей формализма, — как и в дореволюционной консерватории. Вероятно, это есть и на историко-теоретической кафедре. Формалистски мыслящие художники натолкнулись на абстрактно-академически мыслящих критиков, и от этого «сочетания», разумеется, ничего хорошего не получилось. Стремление критиков писать языком, понятным небольшой группе «посвященных» — это, по существу, то же, что говорит «Правда» о Шостаковиче. Читая такие статьи, думаешь, что они написаны так нарочно, чтобы их не поняли широкие массы публики. Острецов особенно отличается языком, вряд ли кому-либо, кроме него самого, понятным. Все эти «метропульсы» и «звукожесты» нужно вывести из лексикона нашей критики. Тому, кто не может обходиться без «жестозвуков», нет места на страницах нашей печати.

Прав т. Виноградов, что союзу необходимо перестроиль работу. Правильно говорил т. Келдыш о нашей манере оглядываться на Запад. У некоторых наших композиторов имеется ориентировка на те отзывы, которые получаются с Запада на нашу музыку. К нашему стыду, некоторые буржуазные критики давали более правильные оценки сочинениям наших композиторов, чем наши критики. Сочувствующая нам пресса по поводу исполнения в Праге виолончельной сонаты Шостаковича писала, что это образец буржуазной музыки. А наша критика ни одним словом не обмолвилась ни об этом произведении, ни о квартете Мелких. Не следует забывать, что среди западных критиков есть люди нам сочувствующие, есть люди равно-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание