Выпуск № 3 (3) | 1933 - страница 31

Но молодой Р.-Корсаков отнесся к нему сурово и исключил соответствующий эпизод из программы. Он пишет Мусоргскому: «Об изгнании святителя отче Николы я не жалею, ибо дело обошлось и без него отлично».

Описывая этот эпизод в «Летописи» (в 1893 г. — за 3 года до сочинения оперы), Р. -Корсаков держится уже иного мнения: «эпизод появления угодника Николы, к сожалению, был мною пропущен». В процессе выработки сценария Р. -Корсаков пытался всеже не вводить «старчища»,¹ но в конце концов остановился на нынешнем варианте, соответственно этому дав и «православную» (по собственной характеристике) музыку.

Религиозные мотивы в «Садко» имеют одну чрезвычайно типическую особенность — они тесно переплетаются с мотивами торговыми. Садко, развивая перед гостями на пиру грандиозные планы своей экспедиции, собирается в случае успеха «на бессчетну казну» «понастроить церквей божиих» и украсить их «чистым золотом да каменьями, дорогими все, самоцветными»; старчище покровительствует новгородской богатой торговле.

Сплетаются эти земные и небесные мотивы не случайно: новгородская церковь ниспосылала купцам «благословенье божье», купцы в свою очередь щедро одаряли церковь; рука руку мыла. Более того, церковь принимала самое широкое участие в новгородской торговле не только в качестве духовной покровительницы, но и самым обычным коммерческим путем. В этом отношении Р.-Корсаков вполне верно отобразил эпоху.

К вопросам религиозной символики примыкает так называемая «идея искупления», столь яркая в вагнеровских сюжетах и, вероятно, Р.-Корсаковым у него позаимствованная. В операх Р.-Корсакова она тесно связана с антропоморфизмом и выявляется, примерно, в следующем: миру людей противостоит грозный мир стихийных сил, сил природы; эти непокоренные человеком и часто представляющиеся ему враждебными силы наделены человеческими свойствами, одушевлены им. Люди с переменным успехом борются против этих сил. Победа над ними, достигаемая обычно с помощью других, благосклонных к человеку сил природы, символически выражается тем, что существо, принадлежащее к тому же миру враждебных сил, плоть от плоти его, приносится в качестве искупительной жертвы и тем содействует человеческому счастью. Эту смесь из христианской идеи искупления и языческого антропоморфизма легко можно выявитй путем сопоставления сюжетов «Снегурочки», «Садко» и «Кащея».

Внимательное ознакомление с этими операми показывает, что никакого самодовлеющего значения эта идея для композитора не имела. Отрицать ее наличие невозможно (особенно учитывая, что Р. -Корсаков дает несколько вариантов на одну и ту же тему), но нужно подчеркнуть, что она не только не «выпячена», не акцентирована в сюжете, но, напротив, завуалирована, едва намечена; выясняется она лишь в конце оперы и, в частности, в «Садко» весьма слабо мотивирована.

Мы не ошибемся, если скажем, что у Р. -Корсакова не волшебный женский образ вводится, чтоб развить «идею искупления», а скорее — идея эта вводится в сюжетную нить, чтоб иметь предлог обрисовать такой образ.²

На этом примере выявляется типичный для Р. -Корсакова примат кйнкретно-эстетических соображений над отвлеченными идеями.

Подводя итог проявлениям элементов религии в «Садко», нужно сказать, что они входят в оперу в той мере, в какой этого требовал былинный сюжет, и в частности — те две основных склонности Р. -Корсакова, какие отмечал Стасов (см. эпиграф). Новгород и его обитатели, фантастика и остатки язычества, необходимость «deus ex machina» — вот по каким линиям внедрились в оперу элементы религии; несмотря на то, что их удельный вес не так уж мал, всеже в целом опера отнюдь не проникнута религиозным духом — все «земное» и «водяное» решительно берет верх над «небесным».³ Самая манера трактовки этих эпизодов такова, что в эффектном появлении «старчища», в тягучем стихе калик, с его противопоставлением бесшабашному разгулу скоморохов, в колоколь-

¹ См. «Воспоминания» Ястребцева, II часть, от 4 июня 1894 г.

² Как мало значения придавал Р.-Корсаков идеям вроде «искупления», показывает его письмо к Финдейзену (октябрь 1898 г.): «Прислушайтесь чистым музыкальным ухом к современной какофонии, ... .бесконечной мелодии, оправдывающих себя Кантом, Шопенгауэром, Ницше и в с е в о зм о ж н ы ми «искуплениями», ничего общего с музыкой не имеющими, и Вы отвернетесь от этого ужасного направления» (вагнерианства). Это написано после сочинения «Снегурочки», после сочинения «Садко».

³ Кроме того, в «Садко», как и в других произведениях, не могло не сказаться то, что Р.-Корсаков в жизни относился к религии с глубоким скепсисом; пото му-то в его церковной музыке, «не было любви и проникновения» (как жаловались, деятели церковной музыки).

ном звоне финала — видно гораздо больше заботы о декоративности, красочных противопоставлениях, сочетаниях и звучностях, нежели о святости и мистической таинственности.

Интересно, наконец, сравнить в этом отношении «Садко» с предшествующими операми. «Язычество», «поклонение солнцу» — кумир, который сотворил себе Р.-Корсаков, поворачиваясь спиной к действительности, существеннейший и притом не подавляемый христианством элемент этих опер. Что же касается «Садко», то здесь уже показана, хоть и без особых подчеркиваний, победа христианства над язычеством (Стасов напр, указывал, что смерть Волховы — «погибель язычества»). Вместе с подводным царством погибает и язычество Р.-Корсакова, уступая в дальнейших операх («Сервилия», «Китеж») место более последовательному отображению христианского мировоззрения.

Если мифологические симпатии Р. -Корсакова были формой отхода от- действительности — (также и от религии!), то христианские элементы, слегка окрасившие «Садко» и усилившиеся в двух названных нами операх, означали частичное возвращение к этой действительности ценой уступок религии.

В соответствии с моральными тенденциями оперы ставится в ней проблема семьи. Потерянное и возвращенное семейное счастье — таков смысл отношений Садко и Любавы (замысел этот, по крайне мере во второй его части, выполнен без особой убедительности). Волхова по Р.-Корсакову должна погибнуть уже хотя бы потому, что нет другого способа восстановить законный брак и мирную супружескую жизнь.

Посмотрим теперь, какое место в опере занял сам народ новгородский. Если отбросить 1-ю картину, где действующие лица принадлежат лишь к одному (скоморохи и бессловесная челядь не в счет) привилегированному классу, и 5-ю картину, где «народ» состоит только из дружинников Садко, то окажется, что из семи картин только в двух выводятся народные массы: в 4-й и 7-й картинах. Участие их в действии ничтожно. Народ толпится, рассматривает, слушает, любуется, изумляется, смеется, беспокоится, восторгается, приветствует, прощается и славит, славит без конца (Садко, Новгород, старчище, песню, море, Волхову), но не действует. Максимум участия народа в действии наступает тогда, когда в ответ на песни чужеземных гостей хор дает Садко советы касательно маршрута; нет, впрочем, никаких данных, указывающих на то, что Садко внял этим советам.

Таким образом, участие масс сводится к тому, что они, во-первых, воспринимают внешние впечатления, регистрируют факты и, во-вторых, реагируют на них словами и пением, выявляют свое настроение; народные массы в «Садко» по своей функции во многом близки к хору древнегреческой трагедии.

Если народ не показан как деятель, то зато он в качестве живой декорации любовно расписан яркими, пестрыми красками. Именно в наиболее массовой — 4-й картине автор стремился к максимальному разнообразию в чередовании групп, дающем возможно более красочные сочетания и эффекты.

Бледна музыкальная характеристика народа; хотя народ и не лишен (как в «Золотом петушке») самостоятельных тем, хотя Р. -Корсаков вкладывает в уста хора такие песни, как «Высоту», «Слава тебе, молодой гусляр», всеже наша оценка правильна, ибо темы эти отражают не столько народ новгородский, как таковой, сколько данную ситуацию (кроме приведенных уже — яркие примеры: «Нелепа ж вправду похвальба твоя» [160] и «Чудо чудное» [172].¹

Значительное место в опере отводится искусству и его представителям. «Работники искусств», выводимые в опере, могут быть отнесены к трем рангам. Первый ранг — Садко, своим даром и умением влияющий не только на людей, но и на силы природы, Садко, как певец и гусляр, является наследником Левко и Леля; как и они, и даже в большей мере, Садко демонстрирует всю заключенную в искусстве мощь. «Магическое» искусство новгородского Орфея не заклинания, сами по себе производящие чудеса,² — оно обладает даром неотразимого воздействия на все окружающее. По словам Р.- Корсакова. Садко— гений-творец, один из тех, кто, нося в себе «искру божества», создавал наиболее замечательные древние, якобы «народные», песни.³

¹ Едва ли не единственная тема, характеризующая самый народ, массу, толпу в противопоставлении герою Садко:

весьма незначительна, хотя и не лишена в мощном унисонном исполнении силы, собранности.

² Именно в таком духе иногда истолковывают, образ Садко.

³ Ястребцев, 2 часть, стр. 99. До подобных высот Р.-Корсаков подымает даже прозаического кузнеца Вакулу.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание