...Одно музыкальное явление, с которым я познакомился во время моих гастролей, было особенно характерным для нового общественного строя, созданного революцией: речь идет об оркестре без дирижера — «Персимфансе». Регулярные выступления с этим единственным в своем роде музыкальным коллективом предъявляли ко мне, пожалуй, наиболее непривычные исполнительские требования. После многих лет выступлений в концертах и с дирижерами, объединяющими в единое целое игру солиста и оркестра, являющимися посредниками между солистом и оркестром при разногласиях в понимании музыкального произведения, — меня глубоко волновал контраст между привычными и этими, совершенно новыми условиями работы.

Случалось, что через четыре-пять дней после выступления в Берлине или в Лейпцигском Гевандхаузе, все еще находясь под обаянием одержимого музыкой Фуртвенглера или нескончаемой песни, которую поет дирижерская палочка Бруно Вальтера, я стоял на эстраде Большого зала Московской консерватории и репетировал с оркестром без дирижера. Играл я те же произведения, которыми так недавно дирижировал для меня Фуртвенглер — со свойственной ему силой внушения, сметавшей все препятствия, даже издавна сложившуюся у опытных оркестрантов и солистов трактовку, если она противоречила его собственной. Не было никого, кто интерпретировал бы музыку до такой степени по образу и подобию своему, как Фуртвенглер.

На репетициях Персимфанса, наоборот, царила атмосфера мастерской, создаваемая гордыми умельцами, сплоченными общей задачей — делать хорошую музыку. Каждый имел право сказать свое слово. Взаимное уважение, основанное на уверенности, что их свел здесь тщательнейший отбор лучших из лучших талантов, а не протекция, не фаворитизм, не уважение к прошедшим заслугам (заслуги очень почтенных оркестрантов часто бывают, увы, давно прошедшими), придавали им спокойную уверенность, необычную для других оркестров. В их кругу не было перебранок, злословия за спиной товарища, низкопоклонства.

С Персимфансом я играл, конечно, повернувшись спиной к оркестру. Струнные инструменты были сгруппированы полукругом, так что примерно по полдюжине оркестрантов, сидевших непосредственно вправо и влево от меня, были обращены к слушателям спиной. Деревянные и медные духовые инструменты располагались позади, как бы рассекая по радиусу полукружие оркестра.

Для мастерства исполнителя эти концерты были тем же, что и закалка для стального клинка. Это может понять всякий, кто когда-нибудь присутствовал на репетиции с участием дирижера или, слушая игру оркестра, хоть приблизительно представлял себе, какого неотрывного внимания к каждой детали она требует.

У нас была даже премьера: мы первыми в мире сыграли посвященный мне Скрипичный концерт Казеллы. Понимая необычайность этой премьеры, композитор привел в печатной партитуре подробные сведения о первом исполнении Концерта.

*

Из дневника 1937 года

Москва, 2 октября. — Пять лауреатов Брюссельского конкурса имени Изаи приветствуют меня. (Как это характерно для их чувства «коллективности» — то, что скрипачи, которых я видел в Брюсселе вместе, и здесь приветствуют меня in соrроrе*. На концерте присутствуют профессор Шмидт, герой Арктики, и Прокофьев. Выставка в связи со столетним юбилеем Пушкина. Перед Ленинским мавзолеем — тысячные толпы...

5 октября. — На приеме в ВОКС Яков Флиер и Яков Зак, пианисты-лауреаты, играют с невероятной силой артистического воздействия и блеском. Молодые скрипачи Коган, Мейстер (12-ти лет), Латинский (15-ти лет); Калиновский играет «Поэму» Шоссона, юный Буся Гольдштейн очаровательно играет Тартини, Польдини, Дворжака.

Ленинград, 8 октября. — Мое внимание обращают на трубача из Филармонии: это бывший беспризорник. Подумать только, что он мог бы быть тем самым оборванцем, не имеющим облика человеческого, которого я видел десять лет назад в Киеве! Я гулял в парке с моим аккомпаниатором Штрасфогелем и вдруг увидел, что крышка зеленого ящика для мусора начинает приподыматься. Два свер-

_________

* в полном составе (латинск.)

кающих глаза выглянули оттуда украдкой, посмотреть, свободен ли путь, а затем выскочил их обладатель — (улыбающийся, освеженный своим, видимо, долгим и счастливым сном, с облегчением обнаруживший нас, вместо милиционеров, которых он опасался...

Под сияющим солнцем — посещение Петропавловской крепости, камеры, в которых изнывали Горький, Кропоткин и Вера Фигнер; камера, в которой в 1897 году, стремясь избежать допроса с применением пыток, облила себя керосином с головы до ног заключенная-курсистка, чтобы сгореть заживо.

На берегу реки, под стенами крепости, юный студент принимает солнечные ванны и читает вслух, заучивая что-то по алгебре (я заглянул в его книжку)...

*

...Я не большой любитель собирать всяческие сувениры... И все-таки, во время третьей или четвертой поездки в Советскую Россию, когда мою игру записывали на безнадежно устарелой аппаратуре (образца 1912 или 1913 года), я добился от лаборатории звукозаписи, чтобы мне подарили на память пластинку с записью одной из речей Ленина. Швейцария в то время еще не признала Советский Союз, поэтому провезти такую пластинку через швейцарскую границу было до некоторой степени рискованно. Моя жена, с врожденным женским инстинктом контрабандиста, разрешила эту проблему, наклеив поверх печатного названия пластинки написанный от руки ярлык, где значилось: «Пробная запись. "Славянский танец" Дворжака в исполнении Жозефа Сигети».

Переехав в Париж, мы часто проигрывали эту пластинку нашим русским друзьям. К сожалению, я получил только общее представление о ее содержании, из беглых переводов, которые делались во время проигрывания пластинки. Это был призыв к единству и предостережение от антисемитизма с его коварным, разлагающим ядом. Пророческие слова были записаны, вероятно, лет за десять до того, как нацисты начали пропагандировать свое чудовищное учение с тем дьявольским упорством и с теми результатами, свидетелями которых мы стали.

Вспоминая совершенно неудовлетворительные «акустические» пластинки, наигранные мной в Москве, думая о почти детском удовольствии и гордости, которые они вызывали у связанных с этим делом советских людей, я вижу нечто символическое во всей этой ситуации — нечто символическое в гордости тех, кто в середине двадцатых годов героически воздвигал из руин свой новый мир среди навязанной им полной изоляции; кто был окружен враждебностью и непризнанием и для кого каждое «первое» достижение, сколь бы мало удовлетворительным оно ни было по сравнению с «заграничной» продукцией, было чем-то бесконечно драгоценным и вдохновляющим...

Перевела с английского Н. Милицына

*

Международный конкурс имени Дж. Энеску
Соревнование скрипачей

Д. ОЙСТРАХ

С большой радостью я принял участие в работе жюри Международного конкурса скрипачей имени Джордже Энеску — великого румынского музыканта, с которым меня связывало личное творческое общение. Я познакомился с Энеску в 1945 году во время моего первого приезда в Бухарест, где я исполнил с оркестром под его управлением Концерт Чайковского. Спустя год мы вновь встретились, на этот раз в Москве. Вместе с Энеску я играл Концерт для двух скрипок Баха и дал сонатный вечер, в котором он исполнял партию фортепьяно. Встречи и беседы с гениальным румынским художником, обладавшим поразительной разносторонностью музыкального дарования, глубоким умом и сердечностью, свойственными истинно большим людям, навсегда останутся для меня дорогими воспоминаниями.

Сама идея международного конкурса, целью которого является выдвижение на-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

*

Перевела с английского Н. Милицына

*

Международный конкурс имени Дж. ЭнескуСоревнование скрипачей

Д. ОЙСТРАХ

Содержание

Международный конкурс имени Дж. Энеску
Соревнование скрипачей