Выпуск № 6 (223) | 1957 - страница 69

звонких имен — Вилье де Лиль-Адам, О’Нейл, Элмер Райс. Проявлена эрудиция. Теперь формула перехода: о ритме. Негритянские барабаны в девственном лесу, размеренный ход машин и станков... Теперь афоризм: «ритм предотвратил культурный коллапс Европы». И дальше: вторжение ритма привело к эмансипации шума. Затем читателя вихрем проносят сквозь эстетику романтизма (полторы строчки), напоминают ему, что «квартовые гармонии Скрябина и Шенберга заполнили предпоследние пустоты, а потом явилась додекафонная система». Начинается обстоятельный рассказ о недоброй памяти опытах Генри Кауэла, лупившего по фортепианной клавиатуре кулаками и локтями, сочетавшего звучание рояля с пленительным визгом циркулярной пилы, мелодичным перезвоном водопроводных труб и т. д. Мы узнаем о предтече нынешних «электронщиков» — итальянском футуристе Луиджи Руссоло, построившем «шумовую фисгармонию». Последующее изложение идет crescendo и в основном сводится к исчислению количества ударных инструментов в произведениях различных композиторов. Кульминация: с эмансипацией шума началась «Новая Музыка», ухо слушателя без труда привыкает к акустическим проявлениям эры техники, красиво звучащая музыка уже не соответствует психике современного человека. Что придет на смену музыке? — Художественно организованный и стилизованный шум. Все.

Могут сказать — подумаешь, Приберг, — кто он такой? Мало ли какой вздор он несет. — Ну, что ж, оставим в покое Приберга. Есть другие. Один из них — Эрнст Кшенек. Громкое имя. Послушаем, что говорит Кшенек.

Его статья носит бодрящее название «Здравый смысл» («Der gesunde Menschenverstand»). Но в каком плане приводится это животворное понятие? Кшенек немедленно разъясняет, что «здравый смысл» — это один из тех «дешевых аргументов», которыми пользовался некий американский критик, посмевший осудить «новую» музыку. Этот критик побывал как-то на концерте из произведений современных композиторов и с возмущением рассказывал, что многие слушатели обсуждали только формальную сторону прозвучавшей музыки, нисколько не касаясь ее содержания (т. е. того, что, по мнению этого критика, — с иронией и презрением замечает Кшенек, — является в музыке главным). Несколькими парадоксами и остротами Кшенек расправляется с любителями музыки, которые требуют от музыки выражения чувств, — а заодно и с критиком, чья принадлежность к «большинству» создает ему авторитет... Попутно выясняется, что в средневековых трактатах о музыке вообще ничего не говорится о выражении чувств. Теоретики требуют лишь, чтобы музыка была «приятна», а «приятность» это — прежде всего — результат технической завершенности.

Главный удар по... слушателям и по «дешевым аргументам» Кшенек наносит во второй половине своей статьи. Как будто все сходятся на том, — говорит он, — что музыка выполняет высшую свою задачу только в том случае, если вызывает у слушателя напряженные душевные переживания. С наибольшей степени этим отличались композиторы-романтики, — по крайней мере им приписывают такую способность. Можно лишь подивиться выдержке тех, кто не проливает горькие слезы при исполнении Второго концерта Рахманинова, ноктюрнов Шопена или интермеццо из «Сельской чести» Масканьи. Думается, по их спокойному поведению, что точно так же они могли бы выслушать любую абстрактную конструкцию Веберна. Впрочем, не совсем так. (Напоминаем читателям, что выступление Кшенека излагается нами почти дословно). Пьеса Веберна, вероятно, обеспокоила бы любителей музыки, и они отозвались бы на это беспокойство смехом либо шиканьем. Стало быть, эта музыка воздействует на их чувство сильнее, чем якобы выразительная, но слушаемая с благожелательным безразличием романтическая музыка. Короче говоря, по Кшенеку, переживание — это, на самом деле, всего лишь удовлетворенность от встречи с тем, что хорошо известно. Слушатель выражает свою благодарность, утверждая, будто музыка ему «что-то сказала».

«Но если музыка не содержит привычных для него элементов и ассоциаций, — он раздражается, испытывает шок. Однако он вовсе не желает признать этот шок подлинным переживанием, за которое, собственно, следовало бы поблагодарить композитора. Он объявляет, что эта музыка «ему ничего не говорит», и делает вывод.

что сочинившему ее композитору также нечего сказать».

Будем вежливы. Посочувствуем травмированному, раздраженному и испытавшему шок слушателю и поблагодарим всех, кто так откровенно разъясняет свои «творческие позиции».

Великий Пабло Казальс в декабре прошлого года отпраздновал свое восьмидесятилетие, отмеченное всем музыкальным миром. Зиму и часть весны он провел на далеком острове Пуэрто-Рико (это родина его матери), где подготовил музыкальный фестиваль из двенадцати концертов, состоявшийся в конце апреля — начале мая. Журнал «Musical America» помещает статью видного американского менеджера, Ф. С. Чанга, который около тридцати лет назад устраивал концерты Казальса в США и не преминул навестить его в Пуэрто-Рико.

Ближайшие планы Казальса — цикл из пяти закрытых концертов в Бонне, для членов Бетховенского общества. Затем он отправится в Париж для участия в проведении первого «Международного конкурса имени Пабло Казальса». Всемирное соревнование виолончелистов состоится в зале Гаво. Победителей ждут не только почетные дипломы и денежные премии, но и концертные поездки, рассчитанные на тридцать выступлений. В жюри конкурса входят Мстислав Ростропович (Казальс считает его одним из лучших виолончелистов современности), Кассадо (Испания), Морис Эйзенберг (США) и другие.

Казальс неутомим. После Парижа — Прад, городок на юге Франции, с традиционным фестивалем, — двенадцать концертов и один для студенческой молодежи. Наконец, в половине августа он уедет на четыре недели в Церматт (Швейцария), где его будут ждать двадцать пять учеников руководимого им класса высшего мастерства; среди них — один китаец и один уроженец Гватемалы.

День выдающегося виолончелиста расписан по часам, и распорядок строго соблюдается. После ранней прогулки и завтрака он неизменно играет Баха, «чтобы очистить атмосферу», по его выражению. И только тогда начинаются репетиции, прием посетителей и т. д. Казальс ведет огромную переписку (нашим читателям интересно будет узнать, что и в редакцию «Советской музыки» нередко приходят дружеские письма артиста; страстный филателист, Казальс восхищается советскими почтовыми марками).

Твердо и неуклонно бойкотирует он не только франкистскую Испанию, но и те страны, которые способствовали упрочению фашистской диктатуры на родине Казальса.

Он неизменно отвечает отказом на приглашения посетить США: — «пока существует Франко, я должен критиковать Америку; было бы недостойно пользоваться гостеприимством страны, которую я критикую...»

Его приезд в 1946 году в Лондон был последним. Он не простил лейбористскому правительству установления таких отношений с Франко, которые привели к укреплению позиций диктатора.

Модернистскую музыку Казальс считает «ошибкой». «Этот язык никому не понятен. Творения Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Мендельсона, Шумана и других великих мастеров — различны, но все они написаны на одном и том же языке — на языке музыки. В сочетании слов “модернистская музыка” слово “музыка” совершенно лишнее. В лучшем случае, я могу признать, что модернистская музыка есть какое-то искусство, состоящее из звуков, но это безусловно не музыка...»

По мнению Казальса, музыкальная критика и ведущие музыканты должны разъяснить это публике, чтобы она не смешивала два «совершенно разных искусства». «Зачем изобретать новый язык, которого никто не понимает, если все мастера говорят на одном и том же языке?..» «Если не уточнить эти различия, слушатели окончательно запутаются».

О некоторых течениях в современной живописи Казальс высказался вполне определенно: «Не вздумайте уверять меня, что кто-нибудь может понять Пикассо, когда он рисует женщину с пятью носами, торчащими из различных частей ее тела. Как можно что-либо понять в этой бессмыслице?..»

Последние номера музыкальных журналов капиталистических стран принесли много сведений о новых записях советских произведений и советских исполнителей, о расширении круга сочинений русских клас-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание