Выпуск № 4 (185) | 1954 - страница 15

Таковы вкратце мои неизбежно субъективные впечатления от непосредственного прослушивания симфонии.

Каков же все-таки общий дух этой симфонии? Оптимистична она или трагична? Может быть, это оптимистическая трагедия? А если это трагедия, то можем ли мы принять ее? Каково место трагедии как эстетической категории в искусстве социалистического реализма?

Решение этого вопроса очень важно, так как, если мы даже придем к выводу, что Десятая симфония Д. Шостаковича все-таки оптимистична (в чем я не сомневаюсь), то в дальнейшем мы неизбежно вновь столкнемся с этим вопросом при обсуждении какой-нибудь другой симфонии, скажем, Одиннадцатой или Двенадцатой того же Д. Шостаковича. Пока наши искусствоведы будут спорить о вышеупомянутой эстетической категории, я возьму на себя смелость высказать собственные соображения по данному вопросу.

Нам очень часто приходится слышать, что трагизму нет места в советском искусстве, так как, мол, трагизм предполагает безисходность, которая не типична для людей социалистического общества.

Мне думается, что такой подход к вопросу в корне неправилен. Прежде всего, трагизм в искусстве вовсе не предполагает вообще безисходности. Гибель героя не означает гибели всего человеческого рода. Напротив, истинный герой погибает во имя счастья народа, во имя торжества высокой идеи. В этом великий гуманистический смысл настоящей трагедии. Трагедия вовсе не должна порождать пессимизма; наоборот, она еще выше поднимает знамя Человека. Герой погибает — но добро торжествует над злом. Вспомним «Эгмонта» и другие классические трагедии!

Настоящая трагедия всегда оптимистична; в противном случае она превращается в мелодраму. Ценность трагического в искусстве (как эстетической категории) в том, что оно является одним из самых могучих средств художественного, идеологического, морального воздействия. Спрашивается, почему советский художник должен пренебрегать таким мощным фактором? Мы знаем, что симфонизм как тип развития немыслим без острого конфликта характеров, тем и образов. А разве трагическое в искусстве не является выражением самого острого конфликта? (Пусть читатель извинит меня за столь длинную реабилитацию трагедии, но, право же, она в этом нуждается.)

Думается, что Десятую симфонию Д. Шостаковича следует охарактеризовать как оптимистическую трагедию. Это выражается и в содержании, и в построении симфонического цикла.

После многозначительной, остро драматической первой части следует необыкновенно целеустремленная вторая часть, затем печальная третья часть и, наконец, праздничный финал (с некоторым налетом скерцозности). Не является ли финал в данной системе простым привеском? Разговоры о том, будто финал «выпадает из цикла», кажутся мне необоснованными. Вспомним Четвертую симфонию Чайковского: ведь содержание первых трех ее частей, казалось бы, не предполагает такого финала; однако никому не приходит в голову подвергать сомнению циклическую устойчивость Четвертой симфонии Чайковского. Вспомним, наконец, бетховенские финалы!

В Десятой Д. Шостаковича дело обстоит проще. С точки зрения содержания мы можем рассматривать финал как некий «катарсис», момент перелома «от мрака к свету». С другой стороны, нельзя не заметить глубокую связь финала с предыдущими частями, связь, обусловленную общей конструкцией симфонии. В самом деле, распределение частей по принципу а-— b — a₁ — b₁ кажется мне не случайным. Грубо

говоря, третья часть является в своем роде смягченным отражением первой части, а финал — смягченным отражением второй. В таком аспекте мы можем ясно увидеть ту линию «от мрака к свету», которая пронизывает всю симфонию. Все это подкреплено тщательно продуманной системой размещения тематического материала, о чем я вкратце упомянул выше.

В заключение мне бы хотелось сделать несколько общих замечаний и вспомнить о нашем слушателе.

Культурные запросы советского народа непрерывно растут. Советские люди обладают разнообразными эстетическими вкусами, которые развиваются и совершенствуются с каждым днем. Наша первейшая задача — итти навстречу требованиям слушателей. Мы должны помнить, что от нас требуют не только произведений различной стилистической направленности (это связано прежде всего с проявлением индивидуальности художника), но и произведений с различным, многообразным содержанием, которые бы раскрывали все богатство духовного мира советских людей. Весьма поучительно в этом отношении многообразие классического наследия. Ведь Бетховен написал не только Третью и Пятую симфонии, но также Четвертую и Восьмую.

Лишь в том случае, если мы будем смелее обращаться к раскрытию многогранного духовного мира человека со всеми его радостями и печалями, страстями и борениями, мы сможем добиться того, что наше творчество будет отвечать многообразным эстетическим запросам и вкусам слушателей. Мне бы хотелось, чтобы напутствием к созданию новых талантливых, реалистических произведений советской музыки, в частности симфоний, послужило мудрое изречение, любимое К. Марксом: «Ничто человеческое мне не чуждо».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание