Из редакционной почты

Неправильное отношение к критике

В шестом номере журнала «Советская музыка» была напечатана статья-рецензия Гр. Бернандта «Плохая работа редактора». В ней были вскрыты серьезные ошибки и недостатки работы В. Протопопова, редактировавшего выпущенный Музгизом (в популярной серии) сборник избранных музыкально-критических статей В. Ф. Одоевского. В рецензии была подвергнута критике и весьма поверхностная вступительная статья В. Протопопова к указанному сборнику.

Известно, что книжная редакция Музгиза и ее редакционный совет работают неудовлетворительно. Книг и брошюр по музыке выпускается немного, но, к сожалению, среди выпущенных немало плохих, неполноценных изданий. На это не раз обращала внимание наша центральная печать, как общая, так и специальная.

«Правда» в свое время подвергла справедливой критике негодную редакторскую работу Музгиза над сборником избранных статей В. В. Стасова, в котором подлинный авторский текст был нещадно изуродован ¹. На ошибки в музгизовском сборнике материалов о М. И. Глинке указала газета «Культура и жизнь»². О путанности, неряшливости, небрежности некоторых брошюр и сборников Музгиза писалось в газете «Советское искусство» и в журнале «Советская музыка». Пора бы, кажется, Музгизу и его редсовету принять энергичные, действенные меры, обеспечивающие коренное улучшение качества выпускаемых нот, книг, брошюр. Однако дело подвигается туго.

Публикуя статью-рецензию Гр. Бернандта, редакция «Советской музыки» стремилась помочь Музгизу. Вскрывая конкретные недостатки работы В. Протопопова, редакция «Советской музыки» надеялась, что редсовет Музгиза, невзирая на то, что членом редсовета является «сам» В. В. Протопопов, строго объективно обсудит эту работу, взыскательно оценит ее и сделает для себя правильные выводы на дальнейшее. Каково же было изумление и недоумение редакции, когда она получила «для сведения» резолюцию редсовета Музгиза (от 23 июня 1952 года), в которой плохая работа В. Протопопова именуется «тщательной и серьезной», а критическая статья, опубликованная в журнале, объявляется «недобросовестной и лживой»!

«Ни одно из критических замечаний Гр. Бернандта, — читаем мы в резолюции, — по внимательном ознакомлении с материалом (а не по отрывкам фраз, вырванным из контекста) не заслуживает доверия, ибо все они строятся на тенденциозном и недобросовестном приеме передергиваний, недомолвок, умолчаний, а порою и прямой, легко разоблачимой лжи».

Не будем заниматься красотами «стиля» этого документа, любопытного во многих отношениях. Оставим пока без внимания и раздражительный тон составителей резолюции, не терпящих, очевидно, никакой критики, им неугодной и неудобной. Заинтересуемся сейчас только одним — на каком основании и при каких обстоятельствах составлена сия резолюция, восхваляющая явно плохую работу В. Протопопова и оберегающая ее от справедливой критики.

Но для этого нам придется вновь обратиться к фактам. И уж пусть не посетуют на нас члены редсовета, если упрямая логика неопровержимых фактов не только подтвердит недоброкачественность работы В. Протопопова, но и обнаружит беспринципность авторов резолюции. Чтобы не утомлять читателей, отбросим несущественное, второстепенное и остановимся на самом главном, имеющем принципиально важное значение.

Нет необходимости доказывать, что при публикации произведений классиков первейшей обязанностью редактора является донести до читателя подлинный авторский текст без искажений и неоправданных купюр. Это требование не было выполнено В. Протопоповым. Однако, как это ни странно, некоторые члены редсовета, пытаясь оправдать В. Протопопова, заявляют в своей резолюции, что рукопись В. Одоевского «Письмо к любителю музыки...» представляет собой якобы «дефектный черновик», в котором «имя Алябьева, например, замарано». Исходя из этого, они утверждают, что статью Одоевского «должно воспроизводить только по ее печатному тексту», зная, что этот печатный текст был опубликован в органе небезызвестного Булгарина «Северная пчела».

Таковы «теоретические» рассуждения составителей резолюции. А вот факты.

Из воспроизведенных нами страниц подлинной рукописи В. Одоевского («Письмо к любителю музыки...») ясно видно, что это не дефектный черновик, а авторский оригинал, в котором, кстати сказать, имя Алябьева не «за-

_________

¹ См. статью «Испорченное издание» в «Правде» от 20 мая 1950 г.

² См. статью «Напрасная затея» («Культура и жизнь» от 21 ноября 1950 г.).

марано» (как заявляют составители резолюции), а, напротив, вполне четко выведено. В печатном тексте «Северной пчелы» отсутствует не только имя Алябьева. В рукописи В. Одоевского читаем:

«Но как выразить удивление истинных любителей музыки, когда они, с первого акта, уверились, что этою оперою решался вопрос важный для искусства вообще и для русского искусства в особенности, а именно: существование Русской оперы, Русской музыки, наконец существование вообще народной музыки» (подчеркнуто Одоевским). В печатном же тексте Булгарина слова «наконец существование вообще народной музыки» выброшены. Как же можно после этого квалифицировать заявление составителей резолюции, требующих публикации замечательной статьи В. Одоевского не по рукописному оригиналу, а по искаженному Булгариным тексту?!

Зная о той острой борьбе, которая имела место между передовым деятелем русской культуры Одоевским и махровым реакционером Булгариным, зная о том, что взгляды, высказанные Одоевским в статье об «Иване Сусанине» Глинки, встретили резкое противодействие со стороны Булгарина, который в конце концов прекратил печатание «Письма к любителю музыки...», члены редсовета с легкомыслием, достойным удивления, заявляют, что печатный текст в «Северной пчеле» был «исправлен Одоевским, но не Булгариным». Скажем прямо, незавидную роль взял на себя редакционный совет книжной редакции Музгиза, открыто выражая столь благодушное доверие Булгарину и рьяно отстаивая порочные методы работы одного из своих членов!

В статье «Плохая работа редактора» были приведены убедительные факты, из которых явствует безосновательность утверждения В. Протопопова о том, что «полифоническая природа народно-песенного многоголосия осталась вне поля зрения Одоевского». Но члены редсовета пытаются взять под защиту и это ошибочное утверждение, заявляя:

«Одоевский действительно писал о многоголосии русской песни, как об аккордах (в описании хора Молчанова), как о гармонической музыке, но не писал о полифонии». Но ведь в рецензии «Советской музыки» были приведены подлинные слова В. Одоевского о «русских крестьянах, поющих многоголосные песни». Почему же об этом умалчивают авторы резолюции?

Дополнительно сообщим к их сведению, что, говоря о «способности русских поселян присоединять к хору тонику или доминанту, а иногда к ним терцию или квинту», Одоевский, конечно, имеет в виду неотъемлемую от русской национальной гармонии полифоническую, иначе говоря подголосочно-хоровую, природу русского народного пения. Отрывая одно от другого, редакционный совет впадает в грубую ошибку, обнаруживая при этом неосведомленность в спорах о национально самобытных чертах русского музыкального стиля. Общеизвестно, что основную роль в этих спорах играл вопрос о национальной гармонии, выведенной из национальной полифонии. Из этого можно заключить, что вопрос о русском народном многоголосии подразумевался сам собою. Е. Линева, которую уж никак нельзя заподозрить в незнании русской полифонии, опубликовала, однако, свои записи русского народного многоголосия под названием «Великорусские песни в народной гармонизации». В. Протопопов и охраняющие его члены редакционного совета не дали себе труда разобраться в существе вопроса.

Пойдем дальше. Редакционный совет силится доказать, что Гр. Бернандт «выдергивает» из контекста В. Протопопова отдельные слова, искажающие существо его взглядов на реализм Одоевского. Обратимся снова к фактам. В. Протопопов пишет: «Народно-реалистические принципы искусства Глинки помогли Одоевскому освободиться от тенет идеалистической эстетики, в которых он находился в раннем периоде своей деятельности» (стр. 7). Посмотрим, как редактор раскрывает смысл этого в основном справедливого суждения. Естественно думать, что благотворное идейное влияние Глинки должно было сказаться по прошествии «раннего периода» творческой деятельности Одоевского и уж во всяком случае на зрелом этапе этой деятельности, ознаменовавшемся замечательными статьями об оперном творчестве Глинки. Однако в примечании к статье о «Руслане» (относящейся к 1843 году) В. Протопопов неожиданно предупреждает, что в этой статье «вне сомнения... сказываются пережитки идеалистической эстетики, свойственной Одоевскому в его молодые годы» (стр. 66 и 67).

Озадаченный читатель пытается доискаться, когда же, наконец, наступил тот период музыкально-критической деятельности Одоевского, который ознаменовался преодолением идеалистических заблуждений молодости. Но В. Протопопов об этом ничего не в состоянии сказать.

В примечании к статье «Лауб в моцартовском гe-мольном квинтете», написанной Одоевским за четыре года до смерти, В. Протопопов «ясно» видит «непреодоленные остатки его ранней идеалистической эстетики» (стр. 118).

И тут же с пленительной легкостью редактор добавляет: «В других своих статьях Одоевский в значительной мере преодолевает недостатки своей эстетики». Но где же эти статьи? Почему на протяжении всей книги В. Протопопов не считает нужным указать хотя бы на одну из них?

Утверждая, что музыка будто бы понимается Одоевским «прежде всего как пассивно-созерцательное искусство, уводящее от окружающей действительности, музыке — по Одоевскому — не доступно выражение программного содержания», В. Протопопов возводит тягчайшее обвинение против Одоевского. Но и здесь редакционный совет пытается выгородить В. Протопопова, заявляя, что это не «общее», a «частное» суждение, которое нельзя распространять на всю эстетику Одоевского. Но так ли это?

В самом деле, к вопросу о программности в работах Одоевского В. Протопопов обращается почему-то лишь в связи со статьей «Лауб в моцартовском ге-мольном квинтете», тогда как высказывания Одоевского о симфонических произведениях Глинки давали благодарнейший материал для правдивого освещения столь важной проблемы. Но В. Протопопов этого не сделал, ибо связал себя порочной точкой зрения, высказанной в примечании к статье о Лаубе.

Что же Одоевский пишет в названной статье, какие мысли и чувства вызвали в нем образы