Выпуск № 9 (120) | 1948 - страница 33

Ученический оркестр при капелле

В ту пору ежегодно торжественно праздновался день святого Александра. В честь Александра Невского в Александро-Невской лавре, также славившейся своим хором, по установившейся традиции выступали оба хора: наш в полном составе во главе со Смирновым — на правом клиросе, и лаврский с Львовским (известным регентом и духовным композитором) — на левом. Получалось своеобразное «состязание певцов», привлекавшее к себе многочисленных любителей и знатоков хорового пения, своего рода «болельщиков». Обе стороны задолго и тщательно готовились к этому дню. И вот тут-то обнаруживалось подавляющее превосходство капелльского хора. В то время как лаврский хор истошно кричал в forte, форсируя при этом звук, хор капеллы при благородной простоте и без всякой натуги легко и свободно «покрывал» лезущих из кожи вон горлодеров. Малолетним певчим капеллы это состязание надолго потом давало пищу для веселых передразниваний своих соперников, как они «козла драли» — термин для обозначения сильного звука, испускаемого с зажатым горлом.

Оркестр наш под методическим руководством Николая Андреевича меж тем рос и рос. Постепенно в струнный состав оркестра вводились духовые инструменты, сначала по приглашению со стороны, а затем понемногу стали обходиться и своими собственными силами. Обыкновенно туго успевающему по струнному инструменту предлагалось перейти на изучение какого-либо духового инструмента, техника которого осваивается приблизительно вдвое быстрее.

Таким образом от симфоний Гайдна, веселых и певучих, а затем Моцарта, через бойкие увертюры «Сорока-воровка», «Весталка», «Вильгельм Телль» и др. перешли, наконец, к первым двум симфониям Бетховена.

К этому же времени относятся и мои воспоминания о беляевских симфонических концертах, вход в которые, как на репетиции, так и на самые концерты, нам охотно предоставлялся.

Как воочию, встают наиболее запечатлевшиеся в памяти утренние репетиции: слабо освещенный зал с колоннами, в котором затерялись одинокие фигуры завсегдатаев беляевских концертов, не пропускавших их репетиций.

Вот уютная, упитанная фигура Лядова, с щелками сонно-прищуренных глаз. Вот Глазунов — один из самых любимых нами тогда композиторов, музыка которого так гармонично воплощалась в его наружности: высокий, полный, как бы конфузящийся своей грузности, с медленными движениями, с матовым, в меру одутловатым, красивым типично славянской красотой лицом, он нам особенно импонировал. Мы издали им любовались и не иначе называли меж собой, как «глазунчик». А вот импозантная, с апостольской бородой, фигура Стасова. Его «шепот» раздавался на весь зал. Любили на этих концертах бывать и Репин, и Антокольский, и его ученик Гинцбург. В сторонке, на скамьях, обитых малиновым бархатом, ютились ученики капеллы и среди них, обязательно, пишущий эти строки.

Но если эти репетиции посещали лишь считанные единицы слушателей, все больше «свои», то и на самих концертах слушателей было, увы, всего лишь считанные десятки, не более.

В памяти встает и неизменный дирижер этих концертов — Римский-Корсаков: с подчеркнуто метрономным взмахом рук, с чуть покачивающейся в ритм пьесы длинной, сухой фигурой.

Какие концерты!

На них впервые по рукописи прозвучали почти все симфонические произведения Римского-Корсакова, весь без исключения Глазунов и многие сочинения Балакирева, Бородина, Мусоргского, Чайковского, Кюи. Короче — вся наша русская, ставшая теперь классической, симфоническая музыка.

А между тем в ту пору считалось хорошим тоном ругнуть и как-то очернить, ославить и эту музыку и ее авторов, чем и занимались усердно нововременские критики Иванов и Соловьев. Где теперь и что теперь самая газета «Новое время» и ее горе-критики! А тогда они «делали у нас погоду».

Успехи мои на скрипке меж тем были столь значительны, что уже в 13 лет, то есть на третий год по началу занятий, мне была поручена своя группа учеников, и в то же время от М. П. Беляева я получил в подарок скрипку, очевидно, по рекомендации Николая Андреевича, так как сам он в капелле не бывал: у него были нелады с Балакиревым.

Эго было уже вторым признанием в моей юной артистической карьере. Ранее того, в 1885 году, я получил золотые часы с цепочкой за отличное пение: я был одним из солистов в хоре.

Общеобразовательные музыкальные предметы — гармонию, контрапункт и формы — я проходил у Лядова, и также весьма успешно: Лядов выделял меня из всего класса и охотно со мной занимался, чем немногие из нас могли похвалиться. Мои попытки к сочинительству им очень поощрялись. Николай Андреевич был осведомлен и интересовался моими успехами. А когда я в ту пору заболел рожистым воспалением, пролежав в беспамятстве в лазарете при капелле целую неделю с забинтованным сплошь лицом, меня, не убоявшись заразы, навестили Николай Андреевич и Анатолий Константинович. Это выражение столь трогательного внимания произвело на меня сильное впечатление и осталось в памяти на всю жизнь.

Дружеское, рука об руку, общение между Римским-Корсаковым и Лядовым было у нас всех на глазах. Николай Андреевич консультировался с Анатолием Константиновичем при составлении известного своего учебника гармонии, который сначала, в виде опыта, был литографирован и уже потом, проверенный на практике, переработанный и дополненный новыми примерами, был напечатан, если не ошибаюсь, фирмой Бессель.

Вместе они также работали и над редактированием нового издания обихода, проделав при этом громадную работу. Между прочим, они вводили в гармонизацию «гласов» и «напевов» вместо автентических, на немецкий лад, последований и каденций — плагальные, дабы избежать неуместных и безвкусных гармонических оборотов с применением доминантсептаккордов.

Также вдвоем в содружестве они работали и над новой редакцией оперы Глинки «Иван Сусанин». Это уже по приглашению Балакирева и с его участием.

Столь же трогательные проявления дружбы мы могли наблюдать со стороны Римского-Корсакова и по отношению к Глазунову. Александр Константинович никакого прямого отношения к капелле не имел, но частенько сопровождал туда Николая Андреевича. Оба высокого роста, в меховых шубах, они имели импозантный вид.

Уже много позднее, в начале 90-х годов, Николай Андреевич в разговоре со мной по поводу 7-й симфонии Глазунова выразился так: «...Что уж тут говорить: в настоящее время, можно с уверенностью сказать, — первый симфонист в Европе это Глазунов».

А Глазунов, — когда я как-то покритиковал оперу «Пан-воевода», мол, эта опера «слабэджио», — выйдя из обычной своей флегматичности, горячо защищал оперу, не вспомню уж, в каких выражениях, но ясно запомнилось восторженное определение Римского-Корсакова, как «князя в музыке, могущего все по своему изволению сделать и все, что он сделает — благо».

Понемногу расширяя свой репертуар, как сольных, так и симфонических номеров, завоевывая все большие и большие высоты, оркестр капеллы начал свои публичные выступления, тем более, что и концертный зал был в нашем собственном распоряжении.

Начав со сравнительно несложных оркестровых пьес, наш ученический оркестр к годам нашего выпуска осилил чуть ли не всю мировую классическую литературу.

Исполнителями были исключительно ученики капеллы, в том числе и дирижер Иван Иванович Чернов, талантливый аккомпаниатор и хороший музыкант.

У публики эти концерты постепенно приобиетали все большую популярность, и Николай Андреевич имел полное основание гордиться и радоваться делом рук своих, а с ним вместе и инициатор этого дела — Милий Алексеевич Балакирев.

С уходом из капеллы, в середине 90-х годов, сначала Римского-Корсакова, а затем и Балакирева это дело понемногу приходило в упадок и, наконец, совершенно заглохло.

Но результат их деятельности не остался без следа. Целое поколение учеников капеллы получило ни с чем не сравнимую музыкальную закалку, практический опыт и широкий кругозор. Недаром взращенные капеллой оркестранты славились впоследствии как лучшие исполнители в лучших оркестрах Петербурга: Шереметевском, Придворно-музыкантском и Мариинского театра.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Ученический оркестр при капелле

Содержание