Выпуск № 3 (114) | 1948 - страница 28

«Русская плясовая песня, попросту Камаринская, принадлежит к тем прихотливым, но глубоким созданиям, гениального нашего музыканта, которые доступны только Берлиозу и Глинке, с тою разницею, что Берлиозу трудно было бы выдержать постоянно тот Русской характер, который ни разу не изменяет себе, несмотря на всю роскошь инструментовки, на все художественные сопряжения мелодий, проникнутые глубоким знанием музыки. Но не столько поражает вас ее техническая отделка, сколько глубина ее содержания. В ней вполне отразился Русский характер со всем его привольем, добродушием, беззаботностию, веселостью... сначала мотив слышится один без всякой обстановки, как напевает его Русской человек, беспечно потешая самого себя; мотив повторяется долго, между тем на душу певуна находят разные думы, разные ощущения, которые отражаются в этом мотиве; он делается то веселым, то заунывным, то буйным, — может быть вспомнил весельчак о далекой красавице-зазнобушке, а затем вслед, про молодецкую схватку, а там про свое сиротство горемычное на чужбине; — музыкант подметил эти мимолетные ощущения, как живописец подмечает мимолетное выражение лица, световой эффект, чтобы приковать их к полотну; они бы исчезли для нас; но художник спас их от забвения; они перед нами, всегда в нашей власти, всегда покорны нашему эстетическому требованию. Камаринская есть вместе и чудное музыкальное произведение, и картина, и глубокое психологическое наблюдение»¹.

Русский концерт Общества посещения бедных был «истинным музыкальным праздником для музыкантов и неожиданно показал, какой высокой степени у нас достигла музыка, столь врожденная всему Славянскому племени». «Напрасны ли были эти старания познакомить Русскую публику с Русскими музыкантами? Этот вопрос решит время; по крайней мере, начало сделано, путь проложен, образовалось убеждение, что Русская музыка не только может выдержать соперничество со всеми Европейскими музыками, но часто и победить их». «Успех Русских концертов, есть залог успехов всей Русской музыки, которая, рано или поздно, должна занять первое место в истории Европейского искусства. Желали бы мы, чтобы над этою мыслию призадумались наши читатели»².

С творчеством Глинки неразрывно (и, разумеется, не случайно) связан весь ход раскрытия Одоевским основ его музыкальной эстетики. Если Глинка впервые, с неслыханной дотоле силой «мелодически выговорил сердце» своего народа, то в лице Одоевского национальная идея обрела «высказанное слово» проповедника убежденного и страстного.

Одоевский с горячим сочувствием и интересом следил также за развитием дарования Серова. В операх Серова Одоевский прежде всего увидел новое отображение выдвинутых Глинкой художественных принципов, в которых сливаются понятия народности и национальности.

Национальное содержание «Юдифи» для Одоевского не подлежит сомнению. Несмотря на то, что в «Юдифи» «нет ни одной Русской мелодии», в ней имеется, по мысли Одоевского, нечто более существенное, а именно: «Русская музыкальная характеристика», «русское построение музыкальной фразы, замеченное даже простыми дилетантами».

Одоевский развивает свою мысль: «Если когда-либо исполнится общее желание людей, смотрящих на музыку немножко сериозно, не как на забавное препровождение праздного времени, и если возникнет у нас народный, то есть общедоступный театр, то в его репертуаре одно из первых мест займет "Юдифь". Она как раз приходится к нашему народному духу: и по своему содержанию, и по своей трезвой, хотя и блестящей музыке, и, в особенности, по самобытности своих мелодий, носящих в себе нашу народную характеристику, что... у композитора произошло невольно (и нельзя лучше), ибо предмет и место действия оперы не могли возбудить в композиторе преднамеренного желания ввести в нее Русскую характеристику, как н[а]пр[имер] в "Жизни за Царя", в "Руслане" и пр.»³.

В серовской «Рогнеде» Одоевский с удовлетворением отмечает «нечто неожиданное», новую сторону дарования ее автора. «Русская музыка сделала ни более ни менее как новый шаг, обозначила новый период; Рогнеда, явившись после спер Глинки и Даргомыжского, пошла своею дорогою и подтвердила убеждение в том, к какому разнообразию форм способна наша народная музыка, и какая великая будущность ее ожидает»⁴.

Мы могли коснуться лишь наиболее существенных черт, из которых складывалось живое и чуткое понимание Одоевским идеи народности. Ведущим началом его творческой мысли на решающих этапах ее развития было утверждение передовых национальных идеалов русской музыки. Вдохновляемый этой идеей, Одоевский зорче и глубже, чем кто-либо из его современников, охватил и осмыслил музыкальный период огромного исторического значения.

_________

¹ Цитируемая статья Одоевского, напечатанная под псевдонимом «Прохожий» в «С.-Петербургских ведомостях» (1850, № 80), впервые вовлекается в нашу «глинкиану». B ней указана ранее отсутствовавшая в музыкальной литературе дата первого исполнения «Камаринской», «Арагонской хоты» и «Ночи в Мадриде», — 15 марта 1850 года (организованный Одоевским в зале Петербургского Дворянского собрания Русский концерт в пользу заведений, основанных Обществом посещения бедных, учредителем которого, как известно, был Одоевский). Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность А. А. Орловой, оказавшей мне помощь в обнаружении указанной статьи.

² Там же.

³ Цит. по неопубликованной рукописи: «18-е представление «Юдифи» — опера А. Н. Серова. (Отрывок из письма в Москву). Спб., 6 января 1864». Хранится в Рукоп. отд. Гос. публ. библиотеки в Ленинграде (Архив Одоевского, лерепл. № 93, л. 343).

4 Тихоныч, Рогнеда и другая новая опера Серова... «Современные известия», 1868, № 67.

На самом исходе жизни, менее чем за два месяца до кончины, Одоевский приветствует молодое творчество Римского-Корсакова и Чайковского. После исполнения 4 января 1869 года, под управлением Н. Рубинштейна, симфонической картины «Садко», Одоевский в тот же день отмечает в дневнике: «...Чудная вещь, полная фантазии, оригинально оркестрованная. — Ежели Корсаков не остановится на пути, то будет огромный талант...»¹.

Из того же дневника Одоевского мы узнаем об интересе, проявленном им к первой опере Чайковского «Воевода». «Эта опера, — говорит он, — задаток огромной будущности для Чайковского».

Автор «Воеводы» впоследствии вспоминал о своих встречах с Одоевским: «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба. Он был олицетворением сердечной доброты, соединенной с огромным умом и всеобъемлющим знанием, между прочим, и музыки... Мне кажется, что еще так недавно я видел его благодушное и милое лицо! За четыре дня до смерти он был на концерте Музыкального общества, где исполнялась моя оркестровая фантазия «Fatum»², очень слабая вещь. С каким благодушием он сообщил мне свои замечания в антракте! В консерватории хранятся тарелки, подаренные им мне и им самим где-то отысканные. Он находил, что я обладаю уменьем кстати употреблять этот инструмент, но был недоволен самым инструментом. И вот чудный старичок пошел бродить по Москве отыскивать тарелки, которые и прислал мне при прелестном, хранящемся у меня письме»³.

До последних дней Одоевский продолжал учиться и учил других живому пониманию музыки, и ничто не могло омрачить его веры в могучую силу русского художественного гения.

Музыкально-эстетическая мысль Одоевского приняла в себя всё лучшее, что родило русское музыкальное творчество на заре его великой истории. Раскрыв сокровища этого творчества, Одоевский возвратил их своему народу в новом, преображенном и обогащенном виде.

«Минуют дни, и рано или поздно в мир общей музыки — этого достояния всего человечества, вольется новая, живая струя, неподозреваемая еще Западом, струя Русской музыки. Мне не дожить до такой эпохи... Передаю эту работу новому поколению...»⁴.

Принимая великое наследие Одоевского, мы возвращаем ему по праву принадлежащую роль подлинного зачинателя русской музыкальной науки, русской музыкально-эстетической мысли.

Мысли, посеянные Одоевским, взошли значительно раньше, чем он предполагал, и дали обильную жатву. Своим расцветом и всемирно-историческим признанием русская музыка многим обязана Одоевскому.

В нашей борьбе с формализмом, с бессодержательной, оторванной от народа и от живой действительности музыкой, мысли Одоевского продолжают звучать так же молодо, страстно и глубоко, как они звучали для его современников почти сто лет назад.

_________

¹ Дневник В. Ф. Одоевского. «Литературное наследство». М., 1935, № 22‒24, стр. 250.

² «Фатум» пополнялся в Москве 15 февраля, Одоевский же умер 27 февраля 1869 года.

³ П. И. Чайковский, Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том I, изд. «Academia», 1934, стр. 521.

⁴ «Музыкальная грамота или основания музыки для не-музыкантов».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание