Выпуск № 1 (112) | 1948 - страница 24

когда-то, но совсем не музыканта, записать с его пения известные ему песни и составить для него сборник с фортепианным аккомпанементом...

...Он владел уже весьма бранными остатками голоса, как говорят, хорошего в былое время, когда он, любя русские песни, сходился с лучшими певцами их из простонародья, перенимал у них пебни, а иногда и состязался с ними. 40 песен, записанных мною от него, были преимущественно лирического характера (голосовые и протяжные), иногда казавшиеся мне испорченными солдатчиной и фабричным элементом, а иногда и чистые. Обрядовых и игровых песен между ними сравнительно было мало; меня же особенно занимали эти последние песни, как наиболее древние, доставшиеся от языческих времен и всилу сущности своей сохранившиеся в наибольшей неприкосновенности. Мысль о составлении своего собственного сборника, со включением туда наибольшего, по возможности, числа обрядовых и игровых песен, всё более и более занимала меня. Сделав запись песен Филиппова, точностью которой он остался доволен, я гармонизировал их дважды, так как первой гармонизацией доволен не был, находя ее недостаточно простой и русской. Сборник песен Филиппова был издан у Юргенсона года через два после составления его, с предисловием собирателя.

Свой собственный сборник я составлял исподволь. Во-первых, я взял в него всё, что нашел лучшего в старых сборниках Прача и Стаховича, составлявших библиографическую редкость. Песни, взятые оттуда, я изложил с более верным ритмическим и тактовым делением и сделал новую гармонизацию. Во-вторых, я поместил в свой сборник все песни, запомненные мною от дяди Петра Петровича и матери, которые слышали эти песни в 1810–20 гг. в местностях Новгородской и Орловской губерний. В-третьих, я записывал песни от некоторых своих знакомых, к музыкальному слуху и памяти которых имел доверие, например От Анны Ник. Энгельгардт, С. Н.Кругликова, Е. С. Бородиной, Мусоргского и других. В-четвертых, записывал песни от прислуги, бывшей родом из дальних от Петербурга губерний. Я строго избегал всего, что мне казалось пошлым и подозрительной верности. Однажды (это было у Бородина) я долго бился, сидя до поздней ночи, чтобы записать необыкновенно капризную ритмически, но естественно лившуюся свадебную песню («Звон колокол»), от его прислуги Дуняши Виноградовой, уроженки одной из приволжских губерний. Я много бился с гармонизацией песен, переделывая их на все лады. Составление сборника заняло у меня, между прочими делами, около двух лет. Песни я расположил по отделам. Сначала поместил былины, потом протяжные и плясовые песни; затем следовали песни игровые и обрядовые в порядке цикла языческого поклонения солнцу и соответственно сему расположенных празднеств, до сего времени кое-где уцелевших. Сперва шли весенние песни, далее русальные, троицкие и семицкие; потом летние хоровые и наконец свадебные и величальные. Прочитав кое-что по части описаний и исследований этой стороны народной жизни, например, Сахарова, Терещенку, Шейна, Афанасьева, я увлекся поэтической стороной культа поклонения солнцу и искал его остатков и отзвуков в мелодиях и текстах песен. Картины древнего языческого времени и духа его представлялись мне, как тогда казалось, с большой ясностью и манили прелестью старины. Эти занятия оказали впоследствии огромное влияние на направление моей композиторской деятельности...»

(«Летопись моей музыкальной жизни»)

«Трактуя с тобой о музыкальности народов, я подразумевал совсем не музыкальность высших классов, всегда подверженных влиянию учителей и гувернанток, которые нх портят... И нужно иметь слишком хорошие способности, чтобы выйти целым и невредимым из-под этого влияния. Говоря же про способности народов, я подразумеваю врожденную способность каждого из них. А чтоб об этом правильно судить, не надо бог знает какой долголетней жизни; надо иметь перед собой только образчики песен, танцев н национальных мелодий. Ими только и может выражаться музыкальность того плн другого народа...»

(Из письма к С. В. Римской-Корсаковой, 5 марта 1863 г.)

«Музыки вне национальности не существует, и в сущности всякая музыка, которую принято считать за общечеловеческую, все-таки национальна. Бетховенская музыка — музыка немецкая, вагнеровская — несомненно немецкая, берлиозовская — французская, мейерберовская — тоже; быть может, лишь контрапунктическая музыка старых нидерландцев и итальянцев, основанная более на расчете, чем на непосредственном чувстве, лишена какого-либо национального оттенка...»

(«Летопись моей музыкальной жизни»)

«Концерт ...[Бесплатной школы] с русской программой приподнял снова мой кредит в глазах моих музыкальных друзей; Кюи, Стасовых, Мусоргского и проч. Оказывалось на деле, что я еще не совсем перебежчик или ренегат, что я всетаки прилежу душой к русской школе. Что же касается до Балакирева, я знаю только, что он не вполне сочувствовал моей идее дать исключительно русский концерт, и эта нелюбовь к специально русским программам у него была и осталась навсегда. Он признавал лишь концерты смешанной русской и иностранной музыки новейшего направления и всецело русскую программу допускал лишь в исключительном случае, которого на этот раз не было. Считал ли он, что, откладывая русские произведения как бы в особый ящик от европейских, мы боимся стать наравне и в обществе с Европой и, так сказать, выбираем себе место за особым столом или на кухне из почтительной скромности, или смотрел на чисто русские концерты, как на менее разнообразные сравнительно со смешанными — мне не удалось до сих пор выяснить. Ссылался он на последнюю причину, но мне казалось, по некоторым признакам, что через это сквозило желание быть почаще с Листом, Берлиозом и другими европейцами за одним столом. Лист, Римский-Корсаков, Бетховен, Балакирев, Кюи, Берлиоз — являясь рядом, представлялись на равной ноге; русские же, помещённые отдельно от иностранцев, как будто не пользовались этим правом...»

(Там же)

«Сюжет «Кончина мира» решительно для меня не подходит, хотя бы и в данную минуту. Скажу более: он меня давит и тяготит наподобие какого-то кошмара. Вас влечет его литературная и философская сторона и какой-то чуть ли не декадентский строй его, а я ищу другого. Мне надо что-нибудь простое, ясное и определенное...»

(Из письма В. И. Вельскому, 23 марта 1908 г.)

«Музыка нынче начинает вступать в какой-то новый и непонятный фазис своего развития (Штраус, д’Энди, Дебюсси и проч.). А я и многие из нас — деятели иного, предшествующего периода. Не пора ли оглянуться и подсчитать итоги, а не тщиться примыкать к чемуто чуждому...»

(Из письма к Н. Н. Римской-Корсаковой, 30 июня 1905 г.)

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание