Выпуск № 4 (99) | 1946 - страница 19

ровка подвинута, у меня возникла мысль написать такую же миниатюрную «Русскую симфонию» и посвятить ее Дягилеву за его заботы о моем русском стиле. Но желание сочинить что-нибудь большое, космическое, перебило эту мысль. Революционные события, всколыхнувшие Россию, подсознательно проникли в меня и требовали выражения. Я не знал, как это сделать, и устремление мое, совершив странный поворот, обратилось к сюжетам древности. То обстоятельство, что мысли и чувства того времени пережили многие тысячелетия, поразило мое воображение. Таково было халдейское заклинание, высеченное клинописью на стенах аккадийского храма, расшифрованное Винклером и обращенное в стихи Бальмонтом. Кантату «Семеро их» для хора и большого оркестра я решил написать в три этапа. Первый: работая без фортепиано, сделать общий скелет, то есть обдумать всю декламацию, разметить взрывы и падения, установить, как какое место будет выражено, записать обрывки мелодий, интонаций, аккомпанементов, звучаний в оркестре. Это было расплывчато в сочинении без текста, но в данном случае наличие текста позволяло распределить всё содержание по тактам, притом настолько точно, что оно являлось окончательным. Второй этап: детальная работа над музыкой, у рояля, по установленному скелету — скелет обрастает мясом. Третий этап, опять без фортепиано: инструментовка. Первый этап я сделал в сентябре, в течение недели, работая с увлечением и настолько ярко воображая некоторые моменты, что перехватывало дух, и я должен был уходить в лес отдышаться. Но скелет был сколочен и, несмотря на то, что музыки в нем было очень мало, создалось впечатление, что главное сделано.

Затем наступил перерыв. На нашем западном фронте был развал; поговаривали, что Петроград может быть занят немцами. Мать, лечившаяся на Кавказе, решила остаться там на осень. Я поехал к ней, предварительно отправив чемодан с моими рукописями в Москву, где он лег в подвал издательства Гутхейль. В Ессентуках, потом в Кисловодске я приступил ко второму этапу работы над «Семеро их», но он преодолевался труднее: иногда не выходила гармония; иногда казалось, что не получается музыка, есть только замысел. Параллельно я переделывал консерваторскую сонату в 4-ю сонату, ор. 29. 3-я была переделана весною; в ней вся техника была сделана более фортепианной, более «шикарной», переделано кое-что в разработке и репризе, но общий план оставлен без изменения. В 4-й сонате, задуманной одновременно с 3-й, было больше нового, особенно в анданте, взятом из симфонии 1908 года, и в финале, в консерваторские времена недосочиненном.

Из Петрограда пришли известия, довольно сбивчивые, об Октябрьской революции и об образовании «правительства Ленина», как называлось Советское правительство в местных листках. Сведения были волнующие, но настолько разноречивые и искаженные, что решительно ничего нельзя было понять. Происходило это потому, что Кисловодск был набит белыми, которые всемерно старались представить события по-своему. Я решил ехать в Петроград, хотя было абсолютно неясно, состоятся ли намеченное исполнение моего скрипичного концерта у Зилоти и клавирабенды с 3-й и 4-й сонатами и «Мимолетностями». Но пришел поезд с разбитыми окнами, из которого высыпала испуганная буржуазия. «Вы с ума сошли! — сказали мне. — В Москве и Петрограде стреляют. Вы вообще не доедете». Выглядело, что если до столиц и можно добраться, то там во всяком случае не до концертов. Вскоре около Ростова образовался фронт Каледина, и известия из Петрограда

прекратились. Я сидел в Кисловодске и писал партитуру «Семеро их». Кисловодск превратился в мешок, из которого нельзя было выбраться.

Закончив партитуру «Семеро их», я остался без дела и томился в Кисловодске.

В марте 1918 пал фронт Каледина, и я тронулся в путь. Поезд шел до Москвы восемь дней. Кое-где еще постреливали, но в общем путешествие прошло благополучно. В кармане у меня на всякий случай была охранная грамота от Кисловодского Совета рабочих депутатов. В Москве Кусевицкий довольно охотно выдал аванс в 6000 рублей под «Скифскую сюиту», «Шута» и «Игрока». Был тут широкий жест, но также коммерческий расчет: рубль быстро обесценивался, в керенки никто не верил, мои же сочинения могли сохранить свою ценность. Пока улаживались дела с авансом, я имел несколько интересных встреч с Маяковским и его окружением — Бурлюком, Василием Каменским и др. С Маяковским я был знаком уже год — по его выступлению в Петрограде, произведшему на меня сильное впечатление. Теперь знакомство углубилось, я довольно много играл ему, он читал стихи и на прощание подарил свою «Войну и мир» с надписью: «Председателю земного шара от секции музыки — председатель земного шара от секции поэзии. Прокофьеву Маяковский».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание