Выпуск № 4 (99) | 1946 - страница 18

Сабанеева, где он выругал мою сюиту, склоняя «варварство» на все манеры. Не пойдя в концерт и написав рецензию заранее, он не знал о перемене программы. Сабанеев был образованный музыкант и посредственный композитор. Мою музыку он не переносил и многократно нападал на нее в печати, находя, что внутри меня, вместо души, опилки, как у Петрушки. Однажды Держановский предложил мне в свою очередь написать для «Музыки» рецензию о сочинении Сабанеева. Я написал, с наслаждением отмечая недостатки («не музыка, а ползают пауки»), но Держановский дрогнул и не напечатал. Так возмездие не удалось, а тут враг сам выкопал себе могилу! Любопытнее всего, что, не слыхав «Скифской сюиты» и не видев партитуры, Сабанеев от своей агентуры имел очень точную информацию о ней и, если бы услышал, вероятно, не изменил ни слова в своей статье. Теперь же пришлось уйти из нескольких газет и вообще неприятный ярлык надолго.

Вместо отмиравших «Вечеров Современной Музыки», в Петрограде возник новый организм, журнал «Музыкальный Современник», который также устраивал концерты современной музыки. Во главе его стояли прогрессивно настроенные Сувчинский и Игорь Глебов, и консервативные А. Римский-Корсаков (сын композитора), Юлия Вейсберг и др. Постоянные споры о музыке Стравинского, Мясковского и моей повели к расколу внутри журнала. Но Сувчинский и Игорь Глебов воспринимали меня иначе, чем «современники»: если Нурока и Нувеля интересовали стремительность и новые гармонии, здесь акцент ставился скорее на романсы опус 27-й. 5 (18) февраля 1917 года «Музыкальный Современник» устроил мой первый камерный вечер в Москве. Среди приглашенных были Рахманинов и Метнер. Метнер всё время кипятился и говорил: «Если это музыка, то я не музыкант». Рахманинов, наоборот, сидел как изваяние, и московская публика, в общем, принимавшая меня хорошо, по временам смущенно замирала, глядя на своего идола. Около той же даты состоялся мой первый клавирабенд — в Саратове, а также небольшой литературно-музыкальный вечер в Петрограде, на выставке живописи в помещении Добычиной, где кроме того читал Горький и в последний раз перед отъездом в Америку играл Хейфец. Горький с большим вниманием отнесся к «Сарказмам» и «Гадкому утенку». Тогда же мелькнула острая статья Амфитеатрова, где, упрекая меня за озорство и желание показать публике язык, он писал: «А покуда дарование бурлит и бродит, как молодое пиво в бочке, и, налитое в кружку, брызжет пеной своей и вздувает ее белую шапку высоко-высоко... Так высоко, что иногда — под пеной-то вздымающейся — пива оказывается самая малость, едва глотнуть, а то и вовсе нет ничего... Но — увы! — молодость, как порок, человеком теряется с каждою минутою жизни, а, как добродетель, уже никогда не наживается вновь».

Февральская революция застала меня в Петрограде. И я, и те круги, в которых я вращался, радостно приветствовали ее. Во время самой революции я был на улицах Петрограда, время от времени прячась за выступы стен, когда стрельба становилась жаркой. 19-я «Мимолетность», написанная около того времени, частично отражает мои впечатления, — скорее взволнованность толпы, чем внутреннюю сущность революции.

В Мариинском театре, на место ушедшего Теляковского, был назначен Зилоти, но он ничего не мог поделать с певцами и оркестром, которым совсем не хотелось путаться в дебрях «Игрока». Так постановку пришлось отложить. Лето 1917 года я провел под Петроградом, совсем один, читал Канта и много работал. Я нарочно не взял рояля

на дачу, чтобы попробовать сочинять без него. До сих пор я обыкновенно писал у рояля, но заметил, что тематический материал, сочиненный без рояля, часто бывает лучше по качеству. Перенесенный на рояль, он в первый момент кажется странным, но после нескольких проигрываний выясняется, что именно так и надо было сделать. Я носился с мыслью написать целую симфоническую вещь без рояля. У такой вещи и оркестровые краски должны быть чише. Так возник проект симфонии в гайдновском стиле, потому, что гайдновская техника мне стала как-то особенно ясна после работ в классе Черепнина и в этой знакомой обстановке легче было пуститься в опасное плавание без фортепиано. Мне казалось, что если бы Гайдн дожил до наших дней, он сохранил бы свою манеру письма и в то же время воспринял бы кое-что от нового. Такую симфонию мне и захотелось сочинить: симфонию в классическом стиле. А когда она начала клеиться, я переименовал ее в «Классическую симфонию»: во-первых, так проще; во-вторых, из озорства, чтобы подразнить гусей, и в тайной надежде, что в конечном счете обыграю я, если с течением времени симфония так классической и окажется.

Гуляя по полям, я сочинял симфонию, а параллельно оркестровал скрипичный концерт ор. 19. Первая тема его была сочинена в начале 1915 года и после я не раз сожалел, что другие работы мешают вернуться к «мечтательному началу скрипичного концертино». Понемножку к лету 1917 музыка была сочинена и концертино разрослось в концерт, а летом 1917 я закончил партитуру. В «Классической симфонии» раньше всего был сочинен гавот. Затем, еще в 1916 году, — материал для первой и второй частей. Но на лето 1917 осталось порядочно работы. В финале я зачеркнул первую версию со всеми ее материалами и сочинил новую, поставив себе между прочим задачу, чтобы в ней отсутствовали какие-либо минорные аккорды.

С. С. Прокофьев

Петроград, 1916–1917

Когда музыка «Классической симфонии» была закончена, а оркест-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

С. С. Прокофьев

Петроград, 1916–1917

Содержание