тырьмя «Русалками»: Генслера — Кауэра — Краснопольского — Кавоса — Шаховского — Давыдова.
Литературная и театральная история «Лесты, днепровской русалки», давно разработана пушкинистами, начиная с известной работы акад. И. Н. Жданова. Мы лишь добавим несколько штрихов. В вышеупомянутой журнальной статье В. Ушаков рассказывает о популярности «Русалки» гораздо сочнее всегда цитируемого Арапова: «...Даже лакей, который, гуляя под качелями, делал приветствие разрумяненной красавице своего сословия, получал от нее в ответ: "Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут"...»1 и т. п.
В крепостных театрах и в любительском исполнении «Русалка» долго царила в провинции; описания таких спектаклей встречаем в «Записках» Глинки, «Людях сороковых годов» Писемского и др. Зарубежный же ее оригинал, «Donauweibchen» Генслера и Кауэра, является звеном в длинной цепи буффонных зингшпилей с музыкой Фердинанда Кауэра и Венцеля Мюллера. Ставились эти пьески преимущественно в Леопольдштадтском театре на окраине Вены. Неизменным главным комическим персонажем в них был Касперль (Каспар) — наследник Гансвурста, Бернардона и «Глупого Августа» (вечно юное искусство мимов!). Под именем Каспара Ларифари он участвует и в «Русалке»; в русском варианте это — Тарабар, по определению Ушакова — «добрый, веселый Тарабар, сей Санчо-Пансо князя Видостана». А у Моцарта это — Папагено, ибо «Волшебная флейта» есть облагороженный экземпляр тех же зингшпилей; точнее говоря, — одной их разновидности: феерических, «волшебных» фарсов, вошедших в моду около 1790 года. К этому последнему типу пьес принадлежит и наша дунайско-днепровская нимфа.
Представление «Русалки» — зрелище занимательное и веселое. Никаких глубин, кроме люков, откуда появляются и куда проваливаются действующие лица. Никаких проблем, кроме вопросов о том, каким образом устроил хитроумный машинист тот или иной трюк. Зато много смеха, вызываемого непрестанными клоунадами Тарабара. Недаром Краснопольский эпиграфом к своему переводу поставил строки Карамзина, предлагающие не вздыхать «о бедствиях существенных» и позабыться «в чародействе красных вымыслов». Такова первая часть «Русалки», — опера в трех действиях; такова же и ее вторая часть, сочиненная теми же авторами ввиду успеха первой.
Музыка Кауэра идеально соответствует сценарию пьесы. Она приятна и бездумна; в ней много грации, но никакой изысканности. Она сразу вышла на улицу: ее заиграли бродячие скрипачи и арфисты, а затем, с появлением шарманки, — и шарманщики. Часто встречаются в «Русалке» напевы вальсового характера (это — канун первых триумфов венского валь-
_________
1 Начальные слова одной из известнейших песенок 1-й части «Русалки».
са). Преобладают мажор и простейшие, легко запоминаемые мелодические обороты. При постановке «Русалки» в России музыка Кауэра была сохранена без всяких изменений и, например, «Приди в чертог ко мне златой» исполнялось на точно ту же музыку, что и «In meinem Schlösschen ist’s gar fein» немецкого оригинала. Единственным музыкальным отличием днепровской нимфы от дунайской является присутствие в русской партитуре нескольких вставных номеров, написанных для первой части Давыдовым, а для второй — Кавосом.
Один из вставных номеров Давыдова резко выделяется среди легковесной и беспечной кауэровской музыки. Это — получившая большую известность ария Лесты — «Вы к нам верность никогда не хотите сохранить». Положенная в ее основу украинская мелодия получает прямо-таки симфоническое развитие, и трепетные интонации сердечной боли, настоящей тоски прорываются наружу, вразрез с общим строем спектакля. Недаром на эту арию двадцать лет спустя отозвался Рылеев.
На этом мы подошли к Степану Давыдову, музыканту, дарования необычайного и печальной судьбы. Давыдов (коего биография доныне представляет сплошное белое пятно) — лучший и талантливейший русский композитор между Фоминым и Верстовским, а, может быть, и между Фоминым и Глинкой. Но, вместе с тем, он — заблудившийся талант. Еще никто не знает, что заставило его разменять свой чудный дар на мелочи и явно несостоятельные затеи, а к концу жизни и вовсе умолкнуть: собственная непутевость или гнет сильных мира сего, житейские беды или пьянство. Однако факт бесспорен: при благоприятных условиях Давыдов оставил бы нам наследие несравненно более богатое и не был бы забыт так беспощадно скоро.
Давыдов — лирик и мечтатель, композитор неотразимой душевной теплоты. Подобно Жуковскому, он — соединительное звено между сентиментализмом и романтикой. Однако, не на немецкий лад, как Жуковский, а по-своему, то есть по-русски, с некоторой примесью украинского. У Давыдова преобладает не старинный сельский фольклор эпического толка, а более новый, уже тронутый «чувствительными» веяниями фольклор городских предместий. Композитор прекрасно владеет этим языком, непринужденно сплетая народные напевы с собственными мелодическими мыслями. В сфере композиторской техники Давыдов сильнее всех композиторов доглинкинского периода, не исключая Бортнянского; в области же инструментовки он — не только отличный мастер, но и смелый новатор.
С такими данными Давыдов мог бы стать первоклассным оперным композитором. Однако единственным его оперным творением осталась «двойная» опера, служащая продолжением кауэровской «Русалки» (3-я и 4-я части). Давыдов попытался круто переосмыслить сюжетную канву Генслера-Шаховского и этим обрек свое детище на верный провал: поклонники пер-
-
Содержание
-
Увеличить
-
Как книга
-
Как текст
-
Сетка
