Выпуск № 2 (8) | 1934 - страница 15

казались одни важными». «Это, может быть, неважно было при крепостном праве или неважно в Англии. В обоих случаях самые условия определены, но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как сложатся эти условия, есть единственно важный вопрос в России — думал Левин».

«У нас теперь все это переворотилось и только укладывается — трудно представить себе более меткую характеристику периода 1861–1905 гг., пишет дальше В. И. Ленин. — То, что и переворотилось, хорошо известно или по крайней мере вполне знакомо всякому русскому. Это — крепостное право и весь старый порядок, ему соответствующий. То, что только “укладывается”, совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот “только укладывающийся” буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала — Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку выяснить себе основные черты общественного строя в этой “Англии”, связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать, принципиально. Подобно народникам он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что “укладывается” в России никакой иной, как буржуазный строй... Пессимизм, непротивленство, апелляция к “Духу” есть идеология, неизбежно появляющаяся в такую эпоху,... когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков “укладывающийся” новый строй, какие общественные силы и как именно его “укладывают”, какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам “ломки”»...¹

В других работах о Толстом Ленин говорит не только об уходе Толстого от идеологии своего класса в область феодального социализма, но о переходе Толстого в очень большой мере на позиции другого класса — многомиллионного русского крестьянства.

«Толстой поразительно рельефно воплотил в своих произведениях — и как художник и как мыслитель и проповедник — черты исторического своеобразия всей первой русской революции, ее силу, ее слабость...

... Это была крестьянская буржуазная революция, ибо объективные условия выдвинули на первую очередь вопрос об изменении коренных условий жизни крестьянства...

В произведениях Толстого выразилась и сила и слабость, и мощь и ограниченность именно крестьянского массового движения. Его горячий, страстный, нередко беспощадно-резкий протест против государства и полицейски-казенной церкви передает настроение примитивной крестьянской демократии... Его непреклонное отрицание частной поземельной собственности передает психологию крестьянской массы,... когда старое средневековое землевладение, и помещичье, и казенно надельное стало окончательно нетерпимой помехой дальнейшему развитию страны... Его непрестанное, полное самого глубокого чувства и самого пылкого возмущения, обличение капитализма передает весь ужас патриархального крестьянства, на которого стал надвигаться новый, невидимый, непонятный враг, идущий откуда-то из города или откуда-то из-за заграницы,... несущий собою невиданное разорение, нищету, голодную смерть, одичание, проституцию, сифилис — все бедствия “эпохи первоначального накопления”, обостренные во сто раз перенесением на русскую почву самоновейших приемов грабежа, выработанных господином Купоном»².

Эти замечания Ленина о значении Толстого помогут понять и значение Чайковского.

Само собой разумеется, мы как нельзя более далеки от мысли провести прямую параллель между Толстым и Чайковским. Слишком глубоко различие между двумя художниками. Один — верноподданный романовской династии, другой — непримиримый враг царизма. Один — автор широчайших, спокойно раскрывающихся эпических полотен, другой — глубочайший индивидуалист и лирик.

Но дело в том, что правильно понять точку зрения Ленина на значение Толстого — значит понять прежде всего, что Толстой, в силу ряда причин личного и социального порядка, сумел в своем творчестве отразить не только идеологию своего класса или отдельных групп его, но гораздо более широких масс.

Тот же вывод можно сделать и относительно Чайковского. Нам представляется совершенно несомненным, что социальная база его творчества безусловно и значительно шире, чем узкий круг обреченного на гибель дворянства.

_________

¹ Ленин, Собр. соч., т. XV, стр. 100–102.

² Ленин, Собр. соч., т. XIV, стр. 401.

Начать с того, что уже самая принадлежность Чайковского к дворянству довольно условна. Если Лев Толстой принадлежал к родовитой богатой семье и сам был крупным помещиком, то Чайковский, — по сословному званию дворянин, — имел, вместе с тем, много общего с разночинченской интеллигенцией. Отец его был крупным специалистом. Сам композитор всегда вел жизнь трудового интеллигента, для которого работа была исключительным источником средств к существованию. Это обстоятельство не может явиться решающим фактором при определении социального лица Чайковского, но нельзя же и игнорировать его!

Весьма интересно, что Чайковский к своему дворянскому происхождению относился с некоторой иронией.

«Одной из оригинальнейших и характернейших черт Петра Ильича Чайковского было ироническое отношение к благородству своего происхождения. Он не упускал случая поглумиться над гербом и дворянской короной своей фамилии, считая их фантастическими и с упорством, переходившим иногда в своего рода фатовство, настаивал на плебействе рода Чайковских». Так начинает биографию своего брата Модест Чайковский.

Некоторые высказывания П. И. Чайковского, в частности его замечания об искусстве, говорят даже об известной, хотя и очень относительной прогрессивности композитора.

В письме к Н. Ф. фон Мекк из Рима (14 декабря 1881 г.) он пишет: «Милый друг мой, сейчас, возвратившись домой, нашел у себя карточку графа С. Не могу отделаться от этих аристократов, пониманию которых недоступна мысль, что человек может не считать для себя величайшим счастьем знакомство с ними»¹.

В его дневнике за 1886 г. мы читаем: «Приходил Легошин. Какое удовольствие доставляет частое присутствие у нас Легошина. Господи, и есть люди, которые поднимают нос перед лакеем, потому что он лакей. Да я не знаю никого, чья душа была бы чище и благороднее, чем этого Легошина, чувство равенства людей относительно их положения никогда не давало себя знать столь решительно, как в этом случае»².

Эти замечания отнюдь не говорят об аристократических симпатиях Чайковского.

Из мыслей Чайковского об искусстве чрезвычайно интересны его замечания о «Кармен», которую он в ряде писем называет «в полном смысле шедевром», «чудной оперой» и пр.

Отношение к «Кармен» следует сопоставить с крайней нелюбовью Чайковского к выведению в опере царей и цариц, словом, к неизбежным атрибутам «Grand’opéra», и стремлением к изображению обыденных людей, со всеми их человеческими страстями.

«Недавно видел в Генуе “Африканку”, пишет он Танееву (из Сан-Ремо в 1878 г.). — Какая же это несчастная африканка! И рабство-то, и темницу и смерть под ядовитым деревом, и торжество соперницы в предсмертные минуты приходится ей испытать — и все-таки мне ее нисколько не жаль. А между тем есть эффекты: есть корабль, драки, всякая штука. Ну и что ж с ними, с этими эффектами?!». «Я ищу интимной, но сильной драмы, — говорит он в другом письме, — основанной на конфликте положений, мною испытанных или виденных, могущих задеть меня за живое»³.

Считая оперу «низшим родом искусства» (сравнительно с симфонической музыкой), он тем не менее уделял ей огромное внимание по той причине, что «опера имеет то преимущество, что дает возможность воздействовать на музыкальное чувство масс (подчеркнуто Чайковским), тогда как симфонист имеет дело с избранной малочисленной публикой»⁴.

Наконец, последнее высказывание Чайковского, которое мы приведем, касается его воззрений на сущность творческого процесса.

В письме к Константину Романову он писал:

«Весьма буду рад побеседовать у Вас с А. Н. Майковым насчет ремесленного отношения к делу в сфере художества. С тех пор как я начал писать, я поставил себе задачей быть в своем деле тем, чем были в этом деле величайшие музыкальные мастера: Моцарт, Бетховен, Шуберт, т. е. не то чтобы быть столь же великими, как они, а быть таким, как они, сочинителем на манер сапожников, а не на манер бар, каковым был у нас Глинка, гения коего впрочем я не думаю отрицать. Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, сочиняли свои бессмертные творения совершенно так, как сапожник шьет свои сапоги, т. е. изо дня

_________

¹ Жизнь Чайковского, т. II, стр. 499.

² Там же, т. III, стр. 116.

³ «Жизнь Чайковского», т. II, стр. 80.

⁴ Письмо к фон Мекк от 11 дек. 1883 г.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание