Выпуск № 9 (61) | 1938 - страница 26

делом и долгом. В отстаивании своих взглядов он был непримирим и резок, иногда может быть слишком резок, но всегда прям, правдив и честен. И это приписали его «неуживчивой натуре»!..

«...Что значит «неуживчивая натура»? — с горечью восклицал Серов. — Что я кумовства не признаю — это, что ли, называется неуживчивой натурой? Обедами не угощаю, не кланяюсь? Ну как не эксплуатировать такую голову, как мою? Как не притянуть меня к подходящему делу? Постичь не могу! Это показывает нашу русскую необразованность, что не умеем мы ценить малую горсточку людей ученых и образованных в искусстве. И хороши же все обойденные консерваторией русские артисты — чего они спят? Отчего не сгруппируются вместе и не создадут школы для образования русских музыкантов? Нет, все врозь...»¹

Эти мысли мучили Серова на продолжении всей его творческой жизни. Он высказывал их не раз, но — не находил ответа. Для человека высоких гуманистических идеалов, для артиста, не представлявшего себе искусство вне широкой общественной деятельности, для передового критика и публициста — это было трагедией всей жизни. Здесь — источник его тягостных разочарований и «душевных перемен».

Вначале ему казалось спасеньем — бежать из России. Это «смятение чувств» со временем прошло. Серов имел возможность трижды побывать за границей. И он увидел воочию — на примере Листа, Вагнера, Берлиоза — действительное положение артиста в буржуазных странах «цивилизованного» Запада. Но сделать отсюда прямые выводы он не умел. Политические воззрения Серова были столь же прямодушны, как и наивны, хотя и в них иногда прорывалась стихийная сила свободолюбивого протеста.

Еще осенью 1858 года, в дни первой своей заграничной поездки, Серов горячо увлекался Герценом; в Баден-Бадене (несмотря на острую нужду) он приобретал и жадно читал номера «Колокола».

«...Прелесть, — писал он сестре о статьях Герцена. — Только я всегда боюсь его читать! Он жестоко взволнует всю внутренность души. Пальцем трогает все болячки и раны. Он похож на некоторых неумолимых врачей, которые и знать не хотят об этой нервозности, раздражительности и идут прямо к делу. Нам с тобой И—р [Герцен] особенно симпатичен, быть может, всего более по его ненависти или лучше презрению к «поповщине» и ко всему, что так чтится иными, между тем как служит олицетворением нелепости, обмана, обскурантизма и лицемерия...»²

Можно ли без глубокого внутреннего волнения читать эти смелые и простые строки? Можно ли не видеть в Серове не только талантливого музыканта, критика, ученого, но и передового гражданина, преданного высоким идеалам гуманизма и культуры.

Исключительная моральная стойкость, прямодушие, честность не дали ему погрязнуть в болотном окружении «нелепости, обмана, обскурантизма и лицемерия». Но что касается его политических воззрений, то они, к сожалению, не получили действенного развития:

_________

¹ Воспоминания В. Серовой; стр. 93–94.

² Письмо к сестре (С. Дю-Тур) — из Баден-Бадена, от 6/IХ (25/VII) 1858 г. В этом же письме Серов приводит большую выписку из статьи Герцена.

потеряв — с годами — юношескую остроту и пыл, они сохранили лишь, прежнюю прямодушную наивность. В последние годы своей жизни Серов вообще старался избегать политических тем.

Но, как музыкант и критик, он всегда очень остро реагировал на события современной жизни. И, конечно, не случайно Серов в 60-е годы значительно углубил и развил свою исследовательскую работу над народной песней; не случайно он — после «Юдифи» и «Рогнеды» — с таким увлечением работал над (первой по существу!) русской народно-бытовой музыкальной драмой «Вражья сила» (по пьесе А. Островского «Не так живи, как хочется»¹).

Без пышных деклараций и красивых фраз он упорно делал свое большое творческое дело. Даже при самом строго-критическом подходе к музыкальному наследству Серова необходимо признать чрезвычайно важное значение его опер (особенно «Юдифи» и «Вражьей силы») в развитии русского музыкально-драматического искусства. И если В. Стасов был пристрастен, несправедливо резок в своих суждениях об операх Серова.то нельзя забывать, что такие выдающиеся русские композиторы, как Чайковский, Мусоргский, Римский-Корсаков умели оценить достоинства музыки Серова и не отрицали ее серьезного, положительного значения в истории русского оперного искусства².

Что же касается музыкально-критической деятельности Серова, — то здесь его нужно (без всяких оговорок) признать выдающимся русским классиком, передовым мыслителем, глашатаем великих гуманистических

_________

¹ Работа над этой оперой затянулась из-за неудач с либретто. Опера осталась незаконченной. Лишь после смерти композитора опера была завершена Н. Соловьевым (при участии В. С. Серовой). Об отношении А. Серова и А. Островского к либретто «Вражьей силы» см. «Островский и русские композиторы» — изд. «Искусство», М. 1937.

² Ходячее мнение о том, будто бы кучкисты резко-отрицательно относились, к музыкальному творчеству А. Серова — неверно. В сущности это мнение было «составлено» В. Стасовым и отчасти Балакиревым. Оно не разделялось ни Мусоргским, ни Римским-Корсаковым. В этом отношении чрезвычайный интерес представляет большое письмо Мусоргского — Балакиреву (Торопец, 10 июня 1863 г.), написанное вскоре после постановки оперы «Юдифь» А. Серова. Письмо это содержит подробный анализ «Юдифи», во многом резко расходящийся с оценкой Стасова. «Во всяком случае Юдифь, — писал Мусоргский, — первая после Русалки, серьезно трактованная опера на русской сцене». Письмо это было впервые опубликовано недавно — в собрании: «Мусоргский. Материалы и документы», М., 1932, стр. 85. Причем — в примечании к этому письму — «ученый комментатор», конечно, причислил Серова... к консерваторам!

Для отношений Римского-Корсакова к Серову характерно следующее признание автора «Псковитянки» и «Садко»: «...В публике «Рогнеда» произвела фурор. Серов вырос на целую голову. В кружке Балакирева над «Рогнедой» сильно подсмеивались, выставляя в ней, как единственную путную вещь, идоложертвенный хор 1-го действия и некоторые такты из хора в гриднице. Не могу не сознаться, что «Рогнеда» меня сильно заинтересовала, и многое мне в ней понравилось, например колдунья, идоложертвенный хор, хор в гриднице, пляска скоморохов, охотничья прелюдия, хор в 7/4, финал и многое другое — отрывочно. Нравилась мне также ее грубоватая, но колоритная и эффектная оркестровка, которую, кстати сказать, Лядов значительно поумерил в силе на репетициях. Я не смел во всем этом сознаться в балакиревском кружке и даже, в качестве человека, искренно преданного идеям кружка, побранивал эту оперу среди знакомых, между которыми распространялась моя дилетантская деятельность. Помню, как это удивляло брата моего, которому «Рогнеда» нравилась. Я многое запомнил, прослушав эту оперу раза два или три, и с удовольствием играл ее отрывки на память...» (Н. А. Римский-Корсаков. «Летопись, моей музыкальной жизни». М. 1935, стр. 70–71.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание