Выпуск № 5 (57) | 1938 - страница 6

наследства, полагая, что излагаемые ниже замечания могут послужить поводом для развернутого обсуждения этого вопроса.

Прежде всего — о «форме» народности в русском музыкальном искусстве. После буржуазной революции 1789 г. во многих странах Европы заметно вырос интерес к народному песенному творчеству. Даже в далекой Шотландии появились сборники народных песен, изданных Томсоном и обработанных лучшими европейскими композиторами, в том числе Гайдном и Бетховеном.

В России этот процесс начался значительно раньше. Уже в 1779 г. была с огромным успехом поставлена лучшая из русских народных комических опер XVIII в. — «Мельник, колдун, обманщик и сват». Характерно, что в екатерининской России был создан (в условиях дворянского общества) такой в полном смысле оппозиционный сатирический спектакль, в котором прославлялся идеал независимого «однодворца», издевающегося над сословными предрассудками и ханжескими верованиями невежественных людей, — спектакль, зло высмеивавший дворянство, и особенно — «мещан во дворянстве».

С музыкальной стороны «Мельник» насыщен народно-песенными мотивами, в той или иной степени заимствованными из крестьянского обихода.

Народная песня не только служила материалом для специальных сборников (например Ивана Прача, 1790 г.), но входила и в русские инструментальные и вокальные произведения того времени. Та же крестьянская музыкальная тематика оживляла и русские доглинкинские оперы, с их богатырской, сказочной и народно-исторической сюжетикой.

Собственно классическая русская музыкальная культура, начиная с Глинки, изобилует народной музыкальной тематикой до такой степени, что мы вправе говорить о полном овладении «формой» народности в том смысле, как ее понимает Добролюбов. Песни и танцы, «подслушанные у народа», «обряды», «обычаи» и т.п. — все это занимает большое место в операх, симфониях и камерной музыке русских композиторов-классиков. Многие обряды, сказки, элементы национального богатырского эпоса являются источником целых музыкальных жанров. Так, например, славление гусляра на пиршествах, свадьбах и т.п. проходит от «Руслана» до «Садко» в качестве своеобразного народно-музыкального жанра; сюда же можно отнести пение скоморохов, народно-крестьянские протяжные и плясовые песни, исполняемые хором («Русалка», «Игорь», «Онегин»).

В инструментальной музыке обработка хороводных, лирических, плясовых песен тоже становится традицией — от «Камаринской» Глинки до оркестровых обработок русских песен Лядовым и Глазуновым.

Новые, ярко и свежо звучащие гармонические обороты, богатейшая и многообразная ритмика народно-песенного творчества, свободная смена размеров и т. д. — вот характерные «детали формы» — в конкретном выражении народности русской классической музыки. Почерпнутые из замечательного русского фольклора, эти признаки необычайно обогащают русскую, а через нее — и передовую западноевропейскую музыку.

Даже оставаясь в пределах «формы» народности, надо отметить, что русская музыка последних двух третей XIX в. значительно более демократична, чем, например, музыка немецкая и французская той же эпохи. В то время как в немецкой опере прочно «утвердилась» мистическая

и национал-шовинистическая тематика позднего Вагнера и раннего Р. Штрауса, а немецкая симфония академизировалась (Брамс) и вскоре стала орудием поповщины (Брукнер), — передовые русские композиторы с непревзойденной силой мастерства передавали народолюбивые мотивы. Вспомним оперы и симфонии Чайковского, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова.

Прекрасные музыкальные сказки Римского-Корсакова, от «Снегурочки» до «Кащея», проникнуты высоким гуманизмом, любовью к народу и верой в его творческие силы. Этот демократизм стоит в теснейшей связи с методом художественного реализма, составляющим одну из главных черт русского классического искусства.

Важной особенностью русской классической музыкальной культуры является и ее интернационализм. Музыкальный материал «Руслана» блещет народной русской, грузинской, финской, персидской, турецкой мелодикой, в нем как бы слились элементы национальных культур — «от финских хладных скал до пламенной Колхиды». Половецкий акт из «Игоря», восточные элементы «Хованщины», «Садко», «Китежа», «Петушка» — общеизвестны. Грузинский и татарский фольклор у Балакирева, восточная тематика инструментальных сочинений Римского-Корсакова, еврейская тематика «Навина» Мусоргского — отнюдь не случайны, а обусловлены глубокими демократическими симпатиями русских художников к угнетенным в царской России братским народам.

Истинно-народное начало, по формулировке Добролюбова, определяется полным проникновением в народную жизнь, слиянием с ней, полным отказом от сословных предрассудков и книжного учения. Эти высокие черты не могут, по мнению Добролюбова, возникнуть в искусстве, обслуживающем господствующие классы. Раскрывая полностью недосказанную (по цензурным условиям) мысль гениального критика, мы вправе утверждать, что «только при соцализме может восторжествовать во всей ее полноте народность в искусстве». Действительно, в великие дни сталинской эпохи — искусство соцалистической родины на наших глазах становится принципиально иным, поднимается к вершинам небывалого расцвета; оно дышит «тем простым чувством, каким обладает народ».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание