Выпуск № 1 (53) | 1938 - страница 8

На фоне общего развития музыкальной культуры Страны Советов эти оперы приобретают особую художественную значимость. Они открывают широчайшие горизонты развития интернационального — по своему содержанию — музыкально-драматического искусства. И, несмотря на многие свои недочеты, о которых мы говорим открыто и резко, — эти произведения твердо убеждают нас в том, что истоки будущего развития мировой оперной культуры уже обозначены в замечательном многонациональном, но едином по своей идейно-художественной направленности искусстве
советской страны.

Мы отлично сознаем, что все то, что сделано нашими композиторами в области оперного искусства, — лишь начало работы над созданием советской классики. Впереди еще очень много трудностей, которые нужно упорно преодолевать. Впереди еще очень много тем и сюжетов, которые ждут своего яркого, полноценного творческого раскрытия на советской оперной сцене. Но — «хорошее начало — половина дела», как гласит древняя народная поговорка. Только слепцы или безнадежные скептики из породы «горе-критиков» могут не заметить то принципиально новое, что отличает первые, пусть даже несовершенные, образцы советского оперного искусства. С такими «критиками» спорить бесполезно. Великое движение народной социалистической культуры пройдет мимо них.

Могучий творческий подъем советского музыкального искусства — песни, оперы, симфонии, — также как и нашего исполнительства, особенно резко бросается в глаза при сравнении с чахоточным вымиранием культуры и искусства на Западе, в буржуазных странах.

Даже в так называемых демократических государствах капиталистического мира подавляющее большинство крупных композиторов и художников испытывает тяжелый творческий кризис, которому нет исхода. Ибо там «управляют» делами культуры ловкие дельцы, обнаглевшие эксплоататоры-заказчики, которые, в сущности, глухи и равнодушны к «судьбам искусства».

Глубочайшее противоречие между «творческой совестью» и
«конъюнктурой дня» в капиталистическом мире порождает то
страшное средостение между действительностью и художником, которое совершенно изолирует его от жизни. A это означает — творческую смерть через более или менее длительный кризисный период формалистских попыток найти «в себе самом» творческий импульс к жизни.

Формализм в искусстве есть процесс разложения, гниения творческой мысли. А это — как раз «пo вкусу» вырождающимся буржуазным снобам и эстетам, столь падким до всего «остро пахнущего». Чем утонченнее показан этот «процесс» в «произведении искусства» — тем больше ему цена...

Ужасно положение музыкальной молодежи — композиторов и исполнителей — в современных буржузных странах. Безработица, голод, нужда гонят молодых, нередко очень талантливых, музыкантов в фешенебельные кабаки, «ревю», где они за грошевые подачки вынуждены ублажать пошлые, низменные вкусы отупевших, циничных буржуа.

Сколько ярких молодых дарований гибнет, не успев расцвести,
в этой тлетворной атмосфере «черной биржи» так называемого
буржуазного искусства! Сколько времени и сил распыляется на
«деланье» дешевеньких однодневок — «шлагеров», в трескучей какофонии которых давно уже похоронены иллюзии о «свободном творчестве»!

Искусство в капиталистическом мире обречено на вымирание.
К этому выводу неизбежно приходят все передовые, честные представители зарубежной культуры, имеющие смелость объективно анализировать состояние современного буржуазного искусства.

Один из крупнейших европейских музыкальных критиков — Альфред Эйнштейн (эмигрировавший из Германии после фашистского переворота) еще в декабре 1935 г. выступил со статьей «Композитор, государство и наше время»¹, в которой он с убийственным реализмом обрисовал трагическую судьбу бесправного музыканта в капиталистических странах. За последние годы деградация музыкального искусства на Западе выявляется с еще большей резкостью и силой. Мы уже не говорим о фашистских странах, где озверелые варвары насильственно уничтожают все лучшее, передовое, культурно-ценное.

Оскудение творческой мысли, обмельчание форм и средств художественной выразительности не может прикрыть никакое, даже самое «изысканное» формалистское трюкачество; наоборот — оно еще больше обнажает внутреннюю никчемность и опустошенность упадочного искусства.

Нет ничего удивительного в том, что за последние годы за рубежом не появилось ни одного крупного, сколько-нибудь выдающегося музыкального произведения. Что говорить о выдающемся! Даже экстравагантные «трюки» Стравинского, умудряющегося «сочетать» в своем «творчестве» порнографию, католицизм, джаз и шансонетки с бесплодными потугами на создание «новой классики», — не делают уже сенсации.

Тень серой, мертвящей скуки, унылого равнодушия и духовной
нищеты покрыла современное буржуазное искусство и, в частности, буржуазный музыкальный театр. Жалкие поиски новых сюжетов неизбежно вертятся вокруг ничтожных адюльтерных «тем», вокруг щекочущих нервы небылиц и нелепостей. И таланты — если они даже и выживают — очень быстро растрачиваются и гибнут в сорняках буржуазных «театральных новинок»…

«Да, что может быть важнее сюжета и что без него все учение об искусстве? Талант расточается даром, если сюжет нe годится. И именно потому, что у современного художника отсутствуют достойные сюжеты, — так плохо обстоит дело с искусством нового времени…»²

Эти мудрые слова Вольфганга Гете оказались пророческими для современного буржуазного искусства. Оно вырождается и хиреет в бессюжетных экзерсисах и утонченных формалистских трюках. Страшный разброд царит там в абстрактных поисках «нового стиля»,

_________

¹В американском журнале «Modern Music» (ХII — 1935). Отчет об этой статье см. в журнале «Советская музыка» — № 2, 1936 г., стр 85.

²И. Эккерман, Разговоры с Гете. Academia, 1934, cтp. 186.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание