Выпуск № 5 (46) | 1937 - страница 8

кружков РАПМ при учреждениях исказила бы природу нашего движения как массового пролетарского. Движение пролетарской музыки — движение не касты интеллигентов, а движение масс».

Эта наглая вылазка не осталась незамеченной. О ней сигнализировали руководству РАПМ и устно, и печатно, но оно оставалось равнодушным к этим сигналам. Но только ли равнодушным? У нас есть все основания утверждать, что это молчание было сочувственным, что мерзостная выходка Штейнпресса была прямым выводом из «установок» Лебединского. Штейнпресс хотел создать движение пролетарской музыки без музыкантов. Армия советских музыкантов третировалась им, как «каста интеллигентов». В действительности это и было официальной установкой рапмовского руководства, ибо именно Лебединский, утверждавший, что только в РАПМ могут воспитаться и даже уже воспитались самые передовые и талантливые композиторы, в то же время квалифицировал «огромное большинство артистов» как носителей идеологии черносотенных купцов, царских лакеев и церковников, грубо и цинично острил, что попытка перевоспитать, например, Покрасса так же безнадежна, как попытка «привить апельсиновое дерево к ножке письменного стола». Ясно как день, что и Лебединский и Штейнпресс питались из одного и того же зловонного источника. Авербаховшина — имя ему.

Авербаховский лозунг — «союзник или враг» — был основным в практике РАПМ. Дело вовсе не в том, что этот лозунг не был официально провозглашен руководством РАПМ. Он был подхвачен и претворялся в жизнь. Даже лозунг «одемьянивания литературы» был перенесен в музыку, хотя услужливые музыкальные авербаховцы решительно не могли объяснить, что значит «одемьянивание музыки».

Такая же история повторилась с авербаховским требованием «диалектико-материалистического метода в творчестве». Впрочем, здесь рапмовцы нашлись, и на недоуменный вопрос композиторов, как же сочинять музыку методом диалектического материализма, они отвечали, что, мол, кто этого не понимает, тот вообще человек безнадежный. И в известной мере это оказалось правильно, потому что этого не понимали прежде всего сами руководители РАПМ.

Мы могли бы проследить шаг за шагом всю историю музыкальной авербаховщины, потому что между позицией Лебединского в музыке и Авербаха в литературе нет по существу разницы. Тут и назойливое подчеркивание ведущей роли РАПМ, и систематическое натравливание музыкантов друг на друга, и фальсификация борьбы за советскую музыкальную культуру групповыми драками и склоками, и многое другое, не менее отвратительное.

Беспринципная групповщина, культивировавшаяся в РАПМ, разъедала музыкальную общественность, препятствовала консолидации советских музыкантов. Трудно сказать, кому больше принесли вреда музыкальные авербаховцы, — тем, кого они глушили своей критической оглоблей, или тем, кого душили «фимиамом» славословий.

В этом смысле судьбу покойного композитора Давиденко можно назвать трагической. Это был настоящий талант, но он стал развертываться только после ликвидации РАПМ, постепенно освобождаясь от паутины захваливания, которой его со всех сторон опутывали рапмовские руководители.

А. Давиденко поверил рапмовским «теоретикам», и они повели его по неверному пути, как, впрочем, и многих других. Рапмовцы во главе с Лебединским провозглашали массовую песню, в ее самом примитивном штампованном виде, единственно доступной и нужной пролетариату формой музыкального искусства. Великие богатства народной песни, оперной, симфонической и камерно-инструментальной музыки, накоплявшиеся веками, они фактически отвергли. Александр Давиденко был жертвой этой лжи. Человек, который мог создавать настоящие и глубокие произведения, прекрасно владевший мастерством хорового письма, был втиснут в нищую схему рапмовской массовой песни; он растратил свой талант на незначительные, безжизненные вещи. Самое неудачное из сочинений Давиденко — «Подъем вагона» — было провозглашено перлом творения. О слабой и неудачной песенке, написанной Давиденко, его самого заставили писать нечто вроде авторецензии.

То, что сделали с А. Давиденко, нельзя назвать иначе, как преступлением. Но и не только с Давиденко. Музыкальные авербаховцы насаждали музыкальную нищету. Люди, лишенные юмора, угрюмые, сухие начетчики орудовали в самом жизнерадостном из искусств. Веселая песня, грациозный танец были ненавистны этим странным существам, нагло называвшим себя «идеологами». Нежные мелодии Шопена и глубокие мысли Листа были недоступны их слуху. Они провозглашали здравицы в честь Бетховена и Мусоргского, ничего не понимая в их творчестве. Тщетны попытки Лебединского доказать, что он никогда не пытался запрещать исполнение Шопена и Листа.

В то время как ЦК ВЛКСМ устами товарища Косарева требовал, чтобы Шопен и Лист появились в рабочих клубах, т. Лебединский писал: «...утонченный и изящный Шопен — расслабляет волю, воспитывает истеричного человека. Лист — в полном соответствии со своими философскими и религиозными взглядами — почти в каждом своем произведении обращается к богу».

Л. Лебединский в той же брошюре («Новые задачи музыкантов» 1930 г.) прямо заявлял, что пианисты, исполняющие произведения этих авторов, тем самым «агитируют на своих концертах за человека, не способного бороться за социализм, более того — за враждебное к социализму, к борьбе отношение...». Лицемерно отвергая запрещение исполнять Шопена и Листа, он буквально на той же странице писал: «...пропаганда, культивирование стиля этих композиторов... должна быть прекращена».

Как выглядит все это сейчас, когда лучшими в мире истолкователями стиля Шопена и Листа, самыми блестящими исполнителями их произведений признаны советские пианисты, когда правительство наградило орденами победителей на конкурсе им. Шопена в Варшаве и товарищ Ворошилов, в речи на первомайском параде, в числе великих побед советской культуры с гордостью упомянул о торжестве советских музыкантов!

Л. Лебединский и его соратники попирали ногами наследие гениальных русских композиторов, требуя «иронического» отношения к творчеству одного из величайших русских художников — П. И. Чайковского. Стремясь скомпрометировать, унизить русскую музыкальную культуру, Лебединский пытался оторвать Чайковского от народного творчества и рекомендовал на примерах из «Евгения

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание