Выпуск № 5 (46) | 1937 - страница 29

Так Мусоргский с истинно пушкинским лаконизмом дает в оркестровом вступлении динамический образ основного действующего лица — народа; и введение в сцену у Новодевичьего монастыря превращается в некое симфоническое motto, развернутый эпиграф ко всей последующей исторической эпопее.

Также в замечательном образе юродивого Мусоргский дает символически обобщенную идею народа, народных судеб. С подчеркнутой значительностью композитор заканчивает оперу (в последней редакции) символической песней, которую поет одинокий, всеми оставленный юродивый:

«Лейтесь, лейтесь, слезы горькие,
Плачь, плачь, душа православная!
Скоро враг придет и настанет тьма,
Темень темная, непроглядная.
Горе, горе Руси! Плачь, плачь, русский люд,
Голодный люд!»

По своему музыкальному складу эта песня, как и тема вступления, отличается большой интонационной обобщенностью: в ней словно отобраны характернейшие попевки народных причитаний, заплачек.

Широко-драматически Мусоргский развернул пушкинское понимание роли народа в конкретных массовых сценах. Основываясь на третьей, второй и семнадцатой сценах драмы Пушкина, Мусоргский создает совершенно новый тип хоровых сцен. В своих творческих исканиях композитор исходит из обрисованного выше строения народных сцен у Пушкина, углубляя, развивая принципы, на которых они покоятся. Мусоргский еще шире индивидуализирует народную массу вплоть до выделения отдельных народных персонажей (Митюха), он усиливает характерность, бытовую сочность образов. Внедрение в народные сцены песенно-обрядового элемента — от причитаний в первой картине до издевательского величания в последней сцене под Кромами, — являясь специфически оперной особенностью, тоже могло быть подсказано Пушкиным многочисленными песенно-фольклорными вставками в «Борисе» и в других его драматических произведениях.

Развивая в народных сценах пушкинские драматургические принципы, Мусоргский досказывает и раскрывает то, что у Пушкина дано лишь в виде отдельных намеков, рудиментарных эпизодов, то, что поэт не мог, не решался высказать в широкой и развернутой форме: я имею ввиду сцену народного бунта, полного выявления накопившегося народного возмущения. Мусоргский, воспользовавшись прямыми и косвенными указаниями в пушкинском тексте, в частности характерным эпизодом в 21-й сцене («Ставка»): «...А воевод упрямых чернь вязала», создал свою замечательную «сцену под Кромами», в которой он развернул картину народного восстания с огромной, неповторимо стихийной силой.

В «Борисе Годунове» Пушкина нужно отметить еще некоторые особенности, в которых Мусоргский почерпнул свои музыкальнодраматические откровения.

Народ в трагедии Пушкина — основная и решающая сила, но в то же время «Борис Годунов» — глубокая психологическая драма.

Годунов дан Пушкиным как глубоко трагическая личность. Поэт, следовавший в своей трагедии исторической концепции Карамзина, вывел в лице Бориса царя-узурпатора, вступившего на царский престол через труп убитого им царевича Димитрия. Но как художник, в психологической мотивировке личности Бориса Пушкин глубоко самостоятелен. «У Карамзина возмездие, постигшее Бориса, рисуется как небесная кара, действующая в качестве совершенно отвлеченной силы: у народа все основания «любить» Бориса, даже крепостное право было благодеянием для народа, что только по недоразумению или по неразумию не всеми понималось, но народ «не любил» Бориса, потому что видел в нем отверженного богом цареубийцу. Значительно углубляя по сравнению с Карамзиным психологическую, личную трагедию Бориса, Пушкин в то же время рисует ее как трагедию царя, государственного деятеля, находящегося в полном социальном одиночестве, не имеющего ни одного надежного союзника и вследствие сознания своей преступности не находящего в себе сил для борьбы за свои собственные и за государственные интересы»¹.

И эту индивидуально-психологическую сторону трагедии Пушкина Мусоргский усвоил и развил в своей опере. Наряду с изображением народа композитор уделяет большое место и раскрытию психологической драмы Бориса. Создать сложный, противоречивый музыкальный образ, столь далекий от трафаретных оперных «страдающих любовников», было для Мусоргского, поглощенного идеями психологического реализма, увлекательнейшей задачей. Развитие этой индивидуально-психологической линии у Мусоргского пошло в направлении детализации музыкально-драматической характеристики и известного самодовлеющего интереса к психологической стороне, иногда даже мелодраматически преувеличенной. Об этом свидетельствует развитие образа Бориса в двух редакциях — предварительной и основной — сцены в тереме. В первой из них Мусоргский трактует Бориса по Пушкину, сохраняя в значительной степени текст поэта. Но и здесь уже отступления от текста трагедии связаны с усложнением психологической характеристики некоторыми драматическими преувеличениями (сцена чурания). Вторая редакция уже значительно отходит от Пушкина; ослабляется социальная мотивировка (в монологе). Здесь Мусоргский, как тонко замечает И. Глебов, «превратил суровый облик Бориса в кающегося грешника, сжалился над ним, придав почти сплошь музыке монолога теплый лирический тон скорби, раскаяния, мольбы и мучительных страданий совести»². Таким образом, восприняв пушкинскую трактовку образа Бориса, Мусоргский, увлеченный сложным психологическим замыслом, увел характеристику "в сторону самодовлеющего психологизма, замкнутого и остро преувеличенного. Эта черта драмы Мусоргского и позволила Римскому-Корсакову переместить в своих обработках «Бориса Годунова» главные акценты с народного элемента на личную трагедию царя.

_________

¹ Г. О. Винокур, Комментарий к «Борису Годунову» (Академ. полн. собр. соч. А. С. Пушкина, т. VII, 1936, стр. 477–78); разрядка моя. М. П.

²Игорь Глебов, «К восстановлению «Бориса Годунова» Мусоргского». М., 1928, стр. 57–58.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание