Выпуск № 3 (32) | 1936 - страница 14

ковича. Наши критики должны заботиться в первую очередь об определении социальной ценности сочинения, о соответствии его запросам нашего советского слушателя, а не только об оценке его формальных достоинств. Мы должны воспитывать в себе честность и прямоту в оценке и критике творчества. Пусть человек лучше ошибется, но говорит то, что думает. Тогда он научится лучше и правильнее думать.

Я знаю молодых композиторов, которые не верят критике, ибо знают, что часто критики боятся и не хотят говорить правду. На одном из заседаний творческой комиссии т. Рыжкин сказал, что музыкальные критики не хотят браться за скверные сочинения, которых очень много у композиторов, и этим объясняет… отсутствие резкости в критике. Может быть, приятнее писать о признанных всеми сочинениях, но еще нужнее говорить о плохих, — именно этого нам не хватало. Многие композиторы и критики через полчаса после дискуссии или до нее говорят верные вещи, но честно и открыто сказать, хорошее это произведение или нет — не решаются. Почему Шебалин не кончил «Ленина»? Я думаю, что эта симфония не получила резонанса, на который рассчитывал автор, потому, что в ней содержание музыки находится в вопиющем противоречии с ее заглавием. Это было сказано в статье, подписанной рядом композиторов, но появившейся лишь после статей «Правды». Вряд ли все критики и музыканты до появления статей «Правды» считали прекрасными все сочинения Шостаковича. Шостакович — человек очень талантливый. Но атмосфера поклонения, созданная вокруг него, привела к созданию таких вещей, о которых, не зная автора, можно было бы сказать, что они принадлежат очень плохому композитору. Я имею в виду фортепианный концерт, 24 прелюдии и виолончельную сонату. Myзыка к фильму «Подруги» — очень плохая музыка.

Отсутствие подлинной критики приводит талантливого человека к созданию плохой музыки. Наши творческие совещания проходят очень скучно, потому что большинство композиторов, мнение которых было бы интересно услышать, упорно отмалчиваются и этим приносят колоссальный вред развитию советской музыки.

Два слова о выступлении т. Лебединского. Лебединский в качестве положительных примеров советской музыки назвал Давиденко, Белого и Дзержинского. Почему Дзержинский был упомянут им только теперь, хотя — по словам Лебединского — он давно считал его талантливым композитором? Давиденко — несомненно талантливый композитор. Белый и Дзержинский — тоже, но меня возмущает точка зрения Лебединского о том, что у нас якобы нет никого, кроме этих трех композиторов. У нас сочинений, которые можно считать достижениями советской музыки, гораздо больше, чем говорил Лебединский. Утверждение, что советская музыка прекратилась после Давиденко, а Белый и Дзержинский хороши только потому, что идут по его следам, — это явная попытка протащить вновь рапмовские идеи. Так же недопустим тезис Лебединского о критиках: я склонен не меньше других ругать критиков, но нельзя всех их превращать в коллекцию трупов, как это делает Лебединский. Мы должны в такой же степени помогать нашим критикам, как и помогать друг другу. Мы должны ругать и критиковать критиков с тех позиций и на таком высоком идейном уровне, который указан нам статьями в «Правде», — тогда мы покажем, что правильно поняли смысл этих статей.

Выступление тов. НЕЙГАУЗА
(директор Моск. Гос. консерватории)

События, о которых мы здесь говорили, породили во мне столько мыслей и чувств, что невозможно в кратком выступлении даже приблизительно высказать их. Поэтому я только дам некоторые штрихи. Этим летом группа музыкантов, в том числе и я, были на даче у Горького, где мы имели удовольствие разговаривать с Ромен Ролланом. На мою долю выпало беседовать с ним. Разговор перешел к теме о физкультурном параде 30-го августа, на котором был Ромен Роллан, о том, как это должно отразиться в музыке и когда это отразится. Ромен Роллан заметил, что музыка обычно позднее выражает то, что происходит в истории, — это доказано фактами.

С Ромен Ролланом мы долго говорили о том, что весь воздух у нас насыщен желанием услышать эту новую великую музыку. Мы долго говорили, что переживаем многозначительные моменты в нашем быту, что каждый день приносит нам что-то новое. Наш каждый день — это история. А адекватного выражения глубокого содержания нашей исторической эпохи в искусстве еще нет. Мы все ощущаем жажду такого большого искусства, но оно не может быть создано так скоро из-за огромности материала, из-за огромности пережитого. В связи с этим, жажда великого искусства, которое — как мы чувствуем — должно быть выше всего предыдущего, всего, что было до сих пор в истории — выше Баха, Бетховена, Чайковского — это желание у нас заложено, и не только желание, а уверенность. Но такое искусство еще не создано нами. Поэтому то, что есть, что дает наша советская музыка — это не то. Это какие-то зачатки. Нельзя сравнивать ни Шостаковича, ни Мясковского — с Бахом или Чайковским. Это еще не та линия. Я расцениваю статьи «Правды» как удар по хвастовству; удар, который пришелся на голову Шостаковича, я делю на все наши головы, в том числе и на свою. Вместе с тем статьи эти — радостное явление. Статьи «Правды» не только не ставят крест над Шостаковичем, но, напротив, должны пробудить его к новой жизни. Какой же это «гроб»? Шостакович — человек высоко даровитый и умный. Этого никто не будет отрицать. Если так, он должен быть благодарен, рад и счастлив. Это на него должно оказать прекрасное действие.

Последнее, что я хочу сказать, — немного об искусстве вообще. Мы живем в счастливую эпоху, какой никогда не было; мы счастливы сознанием, что можем творить историю. Наши споры и раздоры — это мелочи. С другой стороны, я скажу, что искусство, большое, подлинное искусство, подобно вершинам Гималаев. Когда вы взберетесь на вершину Гималаев, вы увидите небывалый простор, — точно такое же впечатление у меня и от перспектив нашего искусства.

Я хочу сказать, что, может быть, с точки зрения этого будущего искусства все то, что сейчас происходит, будет мелочами, вернее не мелочами, а только подготовкой его. Я говорю о будущем — оно как-то мне понятно. О том, что мы идем к большому искусству, что наша страна есть первая, единственная, которая подымет великое искусство, не приходится говорить, — это ясно для каждого.

Я был полтора месяца назад на опере Шостаковича, но ушел после второго действия. Я почувствовал, что мне становится скучно.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание