ма автора. На странице 68 мы находим такое же объединение различных по направлению и по масштабу дарования художников. В ряде случаев, говоря о том или ином деятеле, автор не дает ему никакой оценки, хотя бы самой краткой, в виде эпитета (см. стр. 10 — перечень лиц, посещавших вечера отца Шопена).

Неудачно освещение отдельных узловых моментов жизни Шопена. Так, недостаточно раскрыто значение такого события, как получение Шопеном во время пребывания в Штутгарте известия о падении Варшавы (в описании А. Соловцова впечатление ослаблено историческим экскурсом). Между тем известно, как остро воспринял Шопен это известие и какой перелом в его творчестве был с ним связан. Далее, не показано истинное значение поездки Шопена в Англию как крайнего средства, как соломинки, за которую хватается утопающий. Необходимо было оттенить тяжесть предшествующих лет, всю безвыходность положения Шопена.

Прочие недочеты биографии менее существенны. Упущены отдельные яркие детали (например, надпись на серебряном кубке с родной польской землей, который был вручен Шопену друзьями при отъезде его из Варшавы в 1830 году). Кое-где встречается недосказанность. Говоря о наличии в книге Листа о Шопене «ошибочных точек зрения», было бы уместно хотя бы в общих чертах дать им характеристику (см. сноску на стр. 67).

Раздел о творчестве Шопена в целом менее удачен. Привлекают в нем непосредственность изложения, отсутствие надуманности, штампа. Удачна характеристика отдельных жанров — прежде всего полонезов и мазурок.

Вместе с тем этому разделу присущи и серьезные недостатки, связанные зачастую с ошибочной трактовкой важнейших проблем музыкознания.

Прежде всего автор недостаточно четко представляет себе смысл понятия реализма в музыке, трактуя реализм в музыке Шопена как заимствование интонаций из народной песенности (см. стр. 86). Такая трактовка реализма отражается на всех анализах отдельных произведений и показывает бессилие автора вскрыть реалистическое содержание шопеновского творчества.

Серьезнейшие ошибки связаны с пониманием автором программности. Автор смешивает понятия программности и содержательности, не представляет себе содержательности вне программности. Музыка реалистическая может и не быть программной, то есть может и не иметь какого-либо литературного прообраза или направляющего внимания слушателя заглавия. Ложная установка в вопросе программности заставляет автора, признающего реалистичность музыки Шопена, для подтверждения своих положений все произведения Шопена трактовать как программные. Так, об экспромте Fis-dur автор пишет: «Представить... этот экспромт лишенным программы невозможно...» (стр. 111). В скерцо сонаты b-moll он «ищет» программный замысел (стр. 119). Пытаясь дать программную трактовку 2-й баллады, автор пишет: «В музыке presto и заключительного agitato можно при желании (разрядка моя. — Ю. А.) услышать вой урагана и шум разбушевавшихся волн...» и т. д.

В характеристике жанров и отдельных произведений Шопена Соловцов допускает ряд ошибочных определений. Говоря о жанре ноктюрна у Шопена, автор становится на ошибочную точку зрения проф. Фермана, писавшего в своей «Истории новой западноевропейской музыки», что уже Фильд установил типы ноктюрна, а Шопен лишь индивидуализировал их. На деле Фильд установил лишь весьма немногие типы ноктюрна, не заключавшие в себе больших возможностей развития и ни в коей мере не определившие ведущих направлений развития жанра ноктюрна у Шопена. Прелюдию es-moll из ор. 28 автор определяет как подступ к созданию финала сонаты b-moll. Эта точка зрения допустима только при исполнении прелюдии в темпе Allegro (что, к сожалению, стало традицией у исполнителей), тогда как в авторской рукописи стоит обозначение Largo. Характеризуя виолончельную сонату Шопена как произведение «содержательное и мастерское» (стр. 120), автор должен был все же указать на внутреннюю противоречивость ее стиля, на значительно меньшую ее художественную ценность сравнительно с лучшими произведениями Шопена в сонатной форме.

Упомяну также о ничем не мотивированном, но безоговорочном датировании автором создания этюда c-moll из ор. 25 и 1-й баллады g-moll 1831 годом (пребывание Шопена в Вене, Штутгарте, первые два месяца пребывания в Париже). 

Такое предположение высказывалось неоднократно, но тем не менее ничем не подтверждалось, так как достоверных сведений о времени сочинения этих произведений не имелось. Изданы они были в 1836 году, причем известно, что Шопен не имел обыкновения держать свои сочинения в портфеле по нескольку лет. Если автор располагает какими-либо неопубликованными ранее достоверными материалами, необходима ссылка на них. Но никакая ссылка не может оправдать сближения этюдов c-moll из ор. 10 и ор. 25, употребления эпитета «революционный» по отношению к ним обоим. Уж если сближать этюды обеих серий, уместнее было бы парой к с-moll’ному этюду из ор. 10 взять этюд a-moll из ор. 25 (о котором автор ничего не говорит). 

Наконец, вызывает удивление, почему автор, перечисляя оркестровые обработки произведений Шопена, не упоминает о «Шопениане» Глазунова. 

Все эти недостатки, безусловно, следует устранить в следующем издании книжки А. Соловцова, которая содержит в себе много ценных для популярной работы качеств, обеспечивающих ей успех в широких кругах читателей. 

Ю. Хохлов

Живой Шопен

Книга о Шопене польского прогрессивного писателя Ярослава Ивашкевича написана талантливо, ярко, свежо. Она насыщена горячим патриотизмом, любовью к своей родине и к одному из гениальнейших ее сынов — Фридерику Шопену.

Автор поставил себе целью нарисовать портрет Шопена-человека, раскрыть перед читателем внутренний мир композитора, его думы, настроения, помыслы. «Случилось так, — пишет Ивашкевич, — что Шопен гораздо меньше других знаменитых людей известен как человек» (стр. 69).

Этой основной теме книги подчинен подбор биографических фактов, документов, писем Шопена и даже примеры из его творчества.

Образ Шопена, нарисованный Ивашкевичем, ярок и привлекателен. Шопен предстает перед нами веселым, жизнерадостным и общительным юношей. «Юношеские годы Шопена, — справедливо подчеркивает автор,— это не только приобретение знаний о мире из книг и учебников, но также и живое восприятие окружающей действительности, изучение общественных отношений и людей» (стр. 15). Вопреки глубоко неверному представлению «о домоседстве болезненного юноши» (стр. 26), Шопен, — говорит Ивашкевич, много путешествовал по родной стране, «слушал унылые напевы еще крепостного в то время крестьянина, чтобы затем эту тоску крестьянской доли передать в своих мазурках и песенках» (стр. 16). В эти годы завязалось «кровное единение» композитора с польским народом и его судьбой. Вот почему, живя в Париже, вдали от любимой родины, Шопен «...чувствовал себя морально связанным с польскими изгнанниками и никогда не переставал считать себя товарищем и единомышленником эмигрантов: лишь стечение обстоятельств не позволило ему взяться за оружие» (стр. 33). Но «... та борьба против тирании, которую он вел звуками, — своими "пушками, скрытыми под цветами..."» (стр. 77), — была как бы продолжением дела его друзей — участников восстания 1830 года.

«Победы и завоевания Шопена существуют только в царстве искусства. Но какие это победы и какие завоевания! В мрачные времена нашей неволи, во тьме, которую не освещало никакое солнце, уже одни эти звуки свидетельствовали о существовании великого народа, который обладал своей собственной большой культурой, жил собственной полной, хотя и многострадальной жизнью, народа, который стремился к своим великим целям» (стр. 8).

Образ композитора — борца за счастье своего народа не всюду, однако, последовательно и строго выявлен Ивашкевичем. В обрисовке его встречаются нечеткие, туманные, а иногда и противоречивые определения. Так, говоря о семье Шопена, автор сообщает, что Фридерик вынес из родительского дома «любовь ко всему, что прекрасно и возвышенно, отвращение к тому, что некрасиво и низменно, воспитание в себе благородных чувств, деликатность и снисходительность в отношении к ближним...» (стр. 11). Но он, к сожалению, ни слова не говорит о революционном прошлом отца композитора и о той насыщенной национально-освободительными идеями атмосфере, которой дышал Шопен с юных лет среди родных, друзей и знакомых, составлявших передовую часть польской интеллигенции.

Я. Ивашкевич старается всесторонне обрисовать характер Шопена, показать богатство его интеллекта. Он подчеркивает, что у Шопена был трезвый и наблюдательный ум и в то же время веселый характер, остроумие.

Письма его, «где нет никакой позы, являются подлинным кладом острот, портретов, высказываний, наблюдений, рассказов, одним словом, — верным отражением его очаровательного и своеобразного интеллекта» (стр. 70). Разоблачая миф о меланхоличности шопеновской музыки, Ивашкевич подчеркивает присутствие в ней «великого жизнеутверждающего начала»: «Те, кто видел только скорбь в его ноктюрнах или мазурках, не понимают, каким был подлинный, могучий Шопен» (стр. 76).

Взгляд на Шопена, как на композитора салонного, меланхоличного, изнеженно-женственного, родился в буржуазно-аристократических европейских салонах, в которых никогда не было ни понимания, ни чуткости по отношению к культуре и искусству славянских народов. Ивашкевич стремится дать резкий и решительный отпор этим лживым буржуазным взглядам. Однако некоторые страницы его книги свидетельствуют о том, что и сам он неполностью свободен от подобных заблуждений. Так, на стр. 63 мы читаем: «Если в своих вальсах Шопен обычно не выходит за пределы салона, если полонезы его носят временами аристократический отпечаток, то в мазурках, напротив, преобладает чисто народный характер».

Некоторые высказывания Ивашкевича настолько противоречат друг другу, что вызывают недоумение.

«Гениальная музыка скрыла от нас его (Шопена. — Т. К.) личность...», говорит он на стр. 69; Шопен «до самых глубин раскрыл себя в своем великом и благородном творчестве...», читаем мы через несколько страниц (стр. 77).

Желая опровергнуть все ложные, реакционные теории, искажающие подлинную сущность творчества Шопена, Я. Ивашкевич, к сожалению, не говорит об отношении к Шопену выдающихся представителей русской классической музыки — Глинки, Балакирева, Римского-Корсакова и других. Не говорит он и о той огромной любви, которой пользуется творчество гениального польского музыканта в стране победившего социализма, о выдающихся победах советских музыкантов на международных конкурсах имени Шопена. 

Книге Ивашкевича предпослано предисловие от издательства, в котором справедливо отмечены как недостатки, так и положительные стороны очерка. Но хотелось бы видеть в этом вступлении несколько слов и об авторе книги, о котором советский читатель, к сожалению, ничего не знает.

Т. К.

_________

ЯРОСЛАВ ИВАШКЕВИЧ, Шопен. Музгиз, М. — Л., 1949. Тираж 10 000 экз., стр. 82, цена 3 руб. Перевод с польского Регины Кашер.