Выпуск № 6 (6) | 1933 - страница 53

очень тяжело ощущался Чайковским и усугублялся наблюдениями над теми шаблонными сценическими образами, какие ему приходилось видеть в оперном театре, особенно в 70-х и начале 80-х годов. Об этом он высказывался не раз с большой горечью.¹ «Если мне суждено еще прожить несколько лет, то может быть я дождусь, пишет он в 1883 г., что моя “Орлеанская дева” найдет подходящую исполнительницу, или что “Мазепа” будет как следует поставлен и исполнен, и тогда, быть может, перестанут утверждать, что я не способен написать хорошую оперу».²

Отсутствие постоянной и непосредственной совместной работы с театром было для Чайковского также одной из причин, тормозящих его оперное творчество в целом. К тому же вела и отчужденность, характерная для его эпохи, музыкальных деятелей, музыкальной среды — от литературной. Его встречи с крупными представителями художественной литературы были случайны, они не имели и не могли иметь последствий. Намерение при знакомстве с Чеховым писать совместно либретто на сюжет лермонтовской «Бэлы» никак не реализовалось Объединиться в общей работе над такой условной формой, как опера, было едва ли возможно для Чехова всилу самого характера его дарования.

В результате либретто опер Чайковского мало кого удовлеторяли, и в годы появления на сцене его опер и впоследствии; не без основания сыпались на них упреки в отсутствии психологических мотивировок, в перегруженности эпизодами, в недостаточной литературности языка и пр. Исключения не делались ни для «Онегина», ни даже для «Пиковой дамы».³

Близкие Чайковскому лица не раз упрекали его в «опрометчивости» при выборе сюжета для оперы. В публикуемых письмах этой опрометчивости мы уже не видим; на склоне лег он проявляет большую осторожность и сознание ограниченности своих возможностей — сознание, пришедшее после долгих лет далеко не всегда удачного опыта.

Воспроизводимые здесь письма взяты из собрания Государственного театрального музея им. А. Бахрушина, с разрешения дирекции которого они и печатаются. Извлечены и подготовлены к печати В. А. Киселевым. Письма сохраняют пунктуацию и все особенности подлинника.

Вас. Яковлев

Неопубликованные письма П. И. Чайковского

К. Ф. Вальцу

г. Клин, Моск. губ.

Между 10 июля и 10 августа 1891 г.

Дорогой Карл Федорович!

Ватанабе прочел с живейшим удовольствием. Сюжет очаровательный, в высшей степени поэтический и в тоже время эффектный. Писать к нему музыку готов с величайшей охотой, но со следующими условиями.

1) Ватанабе будет балетом-феерией, а не оперой-балетом. Я совершенно не допускаю и не обнимаю тот неопределенный и несимпатичный род искусства, который называется оперой-балетом. Что нибудь одно: или мои персонажи будут петь, или они будут мимировать. То и другое вместе совершенно немыслимо для меня. Как опера Ватанабе для меня сюжет не подходящий, ибо фантастический элемент в опере я допускаю лишь на столько, чтобы он не мешал действовать настоящим, простым людям, с их простыми человеческими страстями и чувствами. Но заставить петь Принца Солнца я решительно не могу. Петь могут только люди, или же пожалуй ангелы и демоны, вмешавшиеся в людские дела наравне с людьми. Да кроме того и Ватанабе и Гатани и Нао-Шик суть для меня существа вне реального мира и я решительно затрудняюсь правдиво изобразить их иначе как симфонически. Поэтому я смотрю на Ватанабе как на превосходный балетный сюжет и готов написать к этому необычайно удачно выбранному распланированному сюжету хорошую по мере сил музыку.

2) Приняться за сочинение музыки к балету-феерии Ватанабе я могу не ранее как окончу сочиняемые теперь мною балет и оперу. Словом она может быть готова только к сезону 1893–1894 гг. через 2 года.

Как опера Ватанабе имеет для меня еще то неудобство, что в сюжете ее играет большую роль отечество света, солнце, — а это как раз главный мотив сюжета моей последней, сочиняемой теперь оперы.

Прикажите прислать Вам программу Ватанабе или я могу ее оставить у себя?

Крепко жму Вашу руку, милый и дорогой Карл Федорович!

Ваш П. Чайковский.

Это письмо датируется на основании указаний самого текста. Упоминаемые в письме опера и балет— «Иоланта» и «Щелкунчик». Указание о возможности окончания балета на либретто Вальца к сезону 1893–1894 гг. заставляет отнести это письмо к лету 1891 г. Указание же на сочинение оперы («Иоланта») дает возможность датировать его более точно. Первые эскизы «Иоланты» относятся к 10 июля, а пребывание в Клину, вернее в Майданове, до 10 августа и определяет время написания письма. Адресат письма К. Ф. Вальц (1846–1929), главный машинист сцены и декоратор Московского Большого театра. Состоя на службе в Большом театре с 1861 г. до конца своей жизни, Вальц

_________

¹ «Жизнь П. И. Чайковского», II, стр. 57–58, 65, 193, 297, 586. Переписка с С. И. Танеевым, 19.

² «Жизнь Чайковского», т. II, стр. 586.

³ Разделяя участь очень многих, в сущности большинства композиторов, в смысле малой значительности либретто их опер или плохой их обработки, Чайковский в этом отношении находится на особом месте, — но это вопрос, требующий более подробного рассмотрения.

был свидетелем всех выдающихся событий в жизни этого театра. На его глазах и при его деятельном участии состоялись премьеры всех опер и балетов Чайковского в Большом театре. Он же был и декоратором первой постановки «Евгения Онегина» в 1879 г. в консерваторском спектакле. В своих воспоминаниях «Шестьдесят пять лет в театре»¹ Вальц неоднократно и очень тепло вспоминает о Чайковском и передает целый ряд любопытных подробностей о встречах с ним при постановке его новых опер и балетов.

Нам не удалось разыскать либретто «Ватанабе», и поэтому мы лишены возможности судить о том, что оно собой представляет. Судя же по письму — это было фантастико-экзотическое либретто. Отказываясь использовать его для оперы и оставляя для балета, Чайковский ссылается именно на нереальность и фантастичность сюжета.

Характерна та решительность, с которой Чайковский высказывается против оперы-балета. Он не признает соединения двух различных музыкально-сценических жанров в одно целое. В русской музыке этот жанр, опера-балет, не имел развития и представлен лишь единичными произведениями. Таковы «Торжество Вакха» Даргомыжского и «Млада» Римского-Корсакова, позднее — «Байка про лису» Иг. Стравинского.

А. Ф. Федотову

21 февраля 1892 г.

г. Клин Моск. Губ.

Многоуважаемый Александр Филиппович!

Ради бога простите, что вследствие, отчасти независящих от меня обстоятельств, я так долго не мог ответить на любезнейшее письмо Ваше и на лестное предложение сотрудничества. Теперь только я имел на столько досуга, чтобы внимательно прочесть драму Вашу. Хоть я в литературе судья и не компетентный, но приемлю смелость высказать, что это труд очень почтенный и замечательный, что исторического и художественного интереса в нем много, что стихи Ваши безупречны, одним словом, что «Шильонский узник» внушает мне искреннейшее сочувствие и уважение к его автору. Но это-же уважение принуждает меня говорить с ним прямо, искренно, без уверток.

Как матерьял для оперы, — драма Ваша по всей вероятности имеет большую цену, — но не для меня, вследствие особенностей моей артистической индивидуальности, я могу с любовью и увлечением писать музыку на сюжет хотя бы и нимало не эффектный, лишь бы действующие лица внушали мне живое сочувствие, лишь бы я любил их, жалел, как любят и жалеют живых людей. Ваши действующие лица оставляют меня холодным и скорее возбуждают враждебное чувство. Герцог — весьма антипатичный самодур; Иоганна зла; злодейство ее внушает мне тем более омерзения, что оно нисколько не нужно, ибо жертва ее и без того приговорена к смерти. Герцогиня пожалуй жалка, но лишь потолику, поколику жалки все чахоточные, умирающие в молодости. Любви ее к бездушному, жестокому тирану — я ни мало не сочувствую. Остается Бонивар. Он прекрасен, но и в нем я горячего участия не принимаю, ибо мне неизвестно, где и когда он выказал ту любовь и самоотверженность к родине, за которые страдает. Т. е. я хочу сказать, что для зрителя неясно в чем героизм Бонивара. Наконец и самое положение его (невольного приживальщика) — как-то странно и мало мотивировано. Очень хороша у Вас сцена, когда прикованный к столбу, он философствует, прерывая себя созерцанием ласточек, цветов, природы. Но философствование музыкальной иллюстрации не поддается. За тем мне ненавистны, как задача для воспроизведения в звуках, всякие сражения, приступы, аттаки и т. д., — а без них в данном случае не обойдется. Наконец не малым препятствием служит и то обстоятельство, что я вообще сюжетов иностранных избегаю, ибо только русского человека, русскую девушку, женщину я знаю и обнимаю. Средневековые герцоги, рыцари, дамы пленяют мое воображение, но не сердце, а где сердце не затронуто, — не может быть музыки.

Вот, многоуважаемый Александр Филиппович, причины, по которым я покамест уклоняюсь от чести написать оперу на сюжет Ваш. Говорю покамест, ибо я теперь устал, вообще о новой опере не помышляю, — но совсем не невозможно, что впоследствии, еще раз прочитав «В Шильонском замке» я изменю свое мнение и буду просить Вас написать для меня либретто.

Ради бога простите за резкость, и грубость с которой я отзываюсь о предложенной Вами канве оперы. Но мое музыкантское суждение ведь нисколько не умаляет литературных достижений драмы. Я сужу с оперной точки зрения.

Искренно преданный и благодарный

П. Чайковский.

Адресат письма — А. Ф. Федотов (1841–1895). Был актером московского Малого театра с 1862 по 1873 г., с 1873 г. усиленно занимался режиссерской и педагогической деятельностью в московском Обществе искусств и литературы и в своей школе Драматического искусства. Об этой поре его деятельности, как режиссера и педагога, говорит К. С. Станиславский в своей книге «Моя

_________

¹ Изд «Academia», М. — Л., 1928.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Вас. Яковлев

Неопубликованные письма П. И. Чайковского

Содержание