Выпуск № 5 (68) | 1939 - страница 51

связи с каждым данным моментом биографии художника: произведение толкуется как продукт психологических состояний творца, как эманация его жизненных сил, его мышления, его меняющихся чувств и состояний. В своих анализах Ромен Роллан пользуется выводами, почерпнутыми из работ современных музыковедов. Он считает, что формальный анализ в лучшем случае служит грамотному, правильному прочтению музыкального произведения и составляет необходимый предварительный этап его изучения. Подлинный анализ, говорит Р. Роллан, «выводит нас за пределы чисто формального анализа художественного произведения». Мы обязаны «рассматривать произведение как выражение всей совокупности внутренних движений, чьи действия и реакции связаны с творящим «я» и со средой, которая его обусловливает». — «Музыканты имеют тенденцию... свести это обширное и многообразное поле духа к пределам эстетики и техники своего искусства. Они отказываются дать место истории... артиста или общества. Они считают доблестью соорудить автономную область музыки, чтобы не сказать — особую космическую систему, управляемую своими собственными законами. Они исключают из своего анализа музыкальных форм все психологические и исторические элементы, считая их чуждыми» (стр. 16). Ромен Роллан активно и горячо борется с формалистами, утверждая действенный, живой, подлинно творческий анализ музыкального искусства.

Полемику по общим вопросам Роллан ведет с Жоржем Ориком, современным французским композитором, в свое время членом известной «шестерки». «Истинное чудо музыки», по мнению Орика, заключается в том, что «ни одно искусство не способно в большей степени, чем музыка, освободить, облегчить нас от нашей человеческой тяжести» (стр. 20). Признавая силу воздействия музыки, Ромен Роллан отказывается, однако, признатьэту силу свойством одной только музыки; он считает ее отличительной особенностью всякого искусства, будь то поэзия, живопись, скульптура, архитектура. Все они черпают из окружающего мира, и чем глубже, полноценнее сам художник, тем ярче и сильнее содержание реального мира обогащает его произведения. Этим Роллан сводит на нет утверждение Орика, будто композитор не имеет дела с «нашей ограниченной деятельностью». Напротив, анализ, не учитывающий «живой души» произведения, «опустошает его, лишает его содержания» (стр. 26).

Шаг за шагом Роллан разоблачает узость, глубокую ограниченность формализма, свойственного «музыкантской касте». Он зовет не к «облегчению от человечности», не к поискам «чистого духа», представляющего лишь «бледных птиц из мрачной клетки ночи». Ему не нужен «бессмертный Бетховен»: он любит «Бетховена смертного», ибо «смертное — это то, что живет». Пусть обожествленный образ Бетховена вновь переплывет Стикс и возвратится в царство теней! «Они не созданы для нашего жилища — земли, омываемой солнцем. Нам нужно все существо целиком, душа и тело, — все дерево, пускающее корни в земле и простирающееся вверх, — живой Бетховен...»

Роллан признает важность формы произведений искусства. «Совершенство формы и ее своеобразие» делают артиста достоянием истории. Но одно это совершенство неспособно исчерпать художественного содержания искусства. В каждом произведении, даже в античном мраморе неизвестного нам художника, живет человек: «его дыхание дремлет в сердце этого камня, гармония его чувств и его разума, пламя его жизни...» (стр. 28). Глубокие, правдивые слова!

Ромен Роллан проникновенно говорит о психологическом содержании бетховенского искусства. Это почти всегда острые, внутренние противоречия. «Страдание и радость... Радость сквозь страдания... Гордость, любовь... меланхолия, юмор... Борьба и мир...» «Это содержание... не отличается существенно от содержания душевной жизни целых категорий людей одной и той же эпохи. Но в этом заключено то, что утверждает общность Бетховена с человеческими массами, находящими в его творениях духовное родство с ним» (стр. 27–28).

Таковы общие положения эстетики Роллана. Что же касается техники его анализа, он ясно и резко противополагает ее технике формалистов. Он согласен, что начало всякой аналитической работы состоит в «точном прочтении текста... Это необходимое условие». Расхождение начинается тогда, когда текст уже прочитан, вскрыты его существенные, обобщенные черты, — «живое тело, обнаженное тело, скрытое под одеждой внешней экспрессии и ее узоров». Когда эта «филологическая» работа закончена, формалисты налагают «запрет» на дальнейшее, более глубокое исследование в сфере творческого сознания. Роллан, напротив, считает истинной задачей ума отвоевать у подсознания поглощенные сокровища. «В этом изаключается труд человеческого ума, — пишет он, — проникнуть в мрак или сумерки мысли, внося туда больше света, все больше и больше... Это вовсе не значит погубить «эту абсолютно неограниченную экспрессию», эту «бесконечность», которая является фактически лишь «невыясненным», если вывести его из царства теней на солнечный свет». Роллан высказывает убеждение, что сам Бетховен, не боявшийся света, «наш Бетховен» — первый радовался бы этому! «Неограниченность» в искусстве означает лишь неопределенное, расплывчатое... У мастера, подобного Бетховену, все предельно точно, определенно...»

Итак, анализы Роллана — это полный, ясный свет, пролитый на скрытые для поверхностного взгляда внутренние импульсы бетховенского творчества. Великому писателю удалось без всякой натяжки, просто и проникновенно нарисовать картину внутреннего мира художника. Многосторонность, лаконичность этих анализов, освещенная гениальными догадками, приближает труд Р. Роллана к подлинному поэтическому творению. Пересказывать анализы Роллана не стоит: индивидуальный, неповторимый в своем обаянии язык писателя не допускает подобного изложения.

Все эти анализы представляют полное слияние научного мышления с художественным — таков единственный путь, делающий возможным глубокое проникновение в содержание художественного произведения. «Число и циркуль» пригодны в искусствоведении лишь в том случае, когда исследователь обладает впечатлительностью истинного художника и владеет практическими приемами, техникой и эстетикой художественного творчества. Этим условиям Р. Роллан удовлетворяет в полной мере. Поэтому его анализы сохраняют, наряду со своими научными достоинствами, также и всю ценность первоклассного художественного творения.

Этот синтез науки и искусства делает новый труд Роллана, насыщенный энциклопедическим знанием бетховенского творчества и горячей любовью к его образу, выдающимся явлением современного передового искусствознания.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание