Выпуск № 1 (42) | 1937 - страница 38

Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь — и вдруг
Добиться тайного свиданья,
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!

В другом месте:

Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерной
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильной
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодной,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной,
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.

Против второй из приведенных строф Чайковский делает свое замечание: «скверно».
В начале четвертой главы отмечены строфы, рисующие Онегина в том же, повидимому, мало привлекательном для Чайковского свете; но дальше он отмечает момент, когда тронутый письмом Татьяны Онегин отдается более глубокому чувству:

Но получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет, и вид унылой;
И в сладостный безгрешный сон
Душою погрузился он.
Быть может чувствий пыл старинной
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.

Следующие пять строф также отчеркнуты Чайковским; они заключают в себе «проповедь» Онегина: отсюда, как известно, очень много стихов вошло в либретто оперы (картина 3-я — ария Онегина). Можно, однако, предположить, что по первоначальному плану Чайковский намеревался шире использовать текст Пушкина для арии Онегина. Слова: «Таков я. И того ль искали...» — эти слова были облечены Чайковским в более удобную для музыки форму: «Таков и я. Того ль искали...»

Однако в либретто оперы этих слов не имеется.

Последняя пометка Чайковского, касающаяся Онегина, — в конце романа. В главе восьмой отчеркнута часть письма Онегина к Татьяне, целиком вошедшая в либретто оперы:

Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!

Во второй главе мы встречаемся с Ленским. Прежде всего Чайковский отмечает его романтический облик:

Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных.
Богиня тайн и вздохов нежных.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет.

Вся эта строфа отмечена чертой сбоку; кроме того, последние восемь строк («он пел разлуку...» и т. д.) подчеркнуты. Глубоко волнует Чайковского любовь Ленского:

Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят, как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье.
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль!
Ни охлаждающая дали,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.

Большая часть этих стихов вошла в либретто оперы (картина 1-я — ария Ленского).

Особенно интересна страничка из шестой главы, где приводятся предсмертные стихи Ленского, целиком перенесенные Чайковским в либретто оперы (картина 5-я — ария Ленского):

Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня, но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание