Выпуск № 1 (106) | 1947 - страница 55

Вода лазурная у берега дремала,
Была тиха спокойная волна.
Но ветер взвыл — и мутной пеной вала
Она о скалы бьет, стенания полна!..
Так и меня в далекую чужбину...

Было очень жалко слушать, когда он это пел.

И многие его с удовольствием слушали и утешались; и старики старые и девушки все...»

Добавлю, что аналогичные приводимым стихам песни о расставании в сербской лирике имеют прекрасные элегические напевы; своеобразный их отпечаток наводит на мысль о далеких, далеких восточных мотивах и даже об арабо-испанских отзвуках, а вовсе не непременных турецких, как это принято утверждать. Словом, тут поет культура средневекового феодального Средиземноморья и Адриатики в сочетании с прирожденной распевностью придунайского славянства и сложных этнических пластов Черноморья. Лирика песен расставания нередко связана с «оборонной тематикой» и через эту сферу с массовой хоровой оборонной песенностью как Сербии, так и особенно Черногории. Является ли хоровая лирика славянским «импортом» в прибалканские страны, в «междуморье» и «междуречье» (Дунай — Сава), или есть от нее арка, которая другим концом своим уходит в глубь веков и, быть может, в интонационно-загадочную хоровую лирику древнего эллинства, — проследить мыслимо ли? Ведь «музыкальная археология» понятие, противоречивое в себе, и вряд ли сумеет создать «летопись», подобную общеизвестным работам в археологии Средиземноморья и Адриатики, да и что-либо подобное уже сделанному русскими же исследователями в области, скажем, древней живописи (иконописи). Музыканту тут почти все надо начинать с азов, несмотря на наглядную помощь, оказываемую множеством напевов и особенно изучением их ритмо-интонационного строя.

Перспективно тут можно сказать, что перед нами за сплетением музыкально-национальных диалектов, с их характерными идиомами и привходящими и закрепляющимися неологизмами, лежит громадная область народного музицирования и устно-музыкального творчества, как некое сложное этническое единство (отнюдь не утопически панславянское, а народно-человечески реальное). Это — и сфера интонационно-речитационная в тесном сочетании интонаций речи и языка музыкальных интервалов, и стиль попевочно-распевный и орнаментальный. Изучая юго-славянские национальные речевые и музыкальные интонационные «диалекты», невозможно отрывать их от этой глубокой и исторически закономерной и конкретной подосновы, постоянно в них ощутимой.

Русская музыка, при всей своей рационально обусловленной сцепленности с европейской музыкой в ее высших достижениях, не может забывать о своих связях с причерноморской и — глубже — средиземноморской интонационными культурами. Многое, что принято в нашей музыкально-интонационной сфере относить за счет азиатского Востока, — в свете культуры Средиземноморья и Адриатики может оказаться (а на мой взгляд, и оказывается) вовсе не тем.

В данном отношении многое может распутать интонационное, заново, без предрассудков славянофильства и «византийства» организованное «юго-славяноведение»; интонационное — потому, что резко отграничить здесь все сферы языковой и речевой культуры от проявлений музыки, как таковой, — разумея народную музыку устной традиции, — просто немыслимо,

если касаться не одной лишь технологии (например, инструментоведение и т. п.). В свою очередь, достижения в области древнерусской живописной культуры помогут и музыкознанию расчистить давние тропинки. В этом аспекте все музыкально-национальные диалекты югославянства для нас ценны, ибо, по моему глубокому убеждению и выводам из слышанного и прочитанного, за ними, как было сказано, ощущается народно-интонационное единство великой общечеловеческой (для своей стадии) культуры.

Самое интересное в розысках ее и то, что указывает на ее громадную жизнеспособность, — наблюдаемый до сих пор процесс соревнования двух и содружных и «враждебных» сил, составляющих живое интонационное содержание музыки: речитация (множество нюансов «речи нараспев» и строго-ритмованной, и почти «вольной») и собственно мелодийное пение (то есть древнейшее искусство «говора по интервалам» нараспев, и искусство распева в собственном смысле слова, то есть пения) цветут в непрерывном взаимоотношении до сих пор, не превратившись в «формы» речитатива и мелодии в узком смысле этого понятия.

Но ведь то же своеобразное интонационное борение речитации (еще и инструментальной: стоит только послушать героические образно-инструментальные поэмы наших восточных домбристов, особенно старых мастеров) с мелосом за создание современного музыкального эпоса происходит и в нашей современности, составляя один из органичнейших процессов музыкального становления, — все детали которого нам, современникам, трудно уловить. Одно в них безусловно ясно: «антибуржуазность», то есть происходящее рождение нового стиля музыки из глубоко народных истоков на общечеловеческой эмоциональной основе. Это как раз то, что на определенных исторических стадиях удавалось достигать и средиземноморской умственно-образной художественной культуре, и нашей русской (архитектура — живопись: ростовская, суздальская земля и Новгород). В этом отношении глубоко народно-общечеловечно все живописное действо Рублева, да и наш знаменный распев в его неисчерпанном, далеко превосходящем накинутую на него культовую оболочку интонационном содержании; ибо он, распев этот, конечно, среди не менее бесспорно признанных в своем художественном величии памятников древнерусской живописи — величавый эпос русской интонационной культуры (русской, так сказать, по произнесению — диалектологически, но общечеловеческой по коренным истокам своего мелоса).

По сочетанию искусств: речитации и распева, в их теснейшем то слиянии, то «инакости», по характерно-невменной вокальной орнаментике и сурово-сочной мелодийности, памятник этот в своей интонационной красоте не уступает всему, чем уже «принято» восхищаться в области древнерусской литературы и древнего русского изобразительного искусства, — как памятник великого народа. Но путь к его всестороннему постижению немыслим без проницательнейшего вникания в судьбы юго-славянской инструментальной и песенно-распевной «стилистики» и во всю практику народного музицирования, то есть вникания через изучение живой интонации, а не через мертвенное сравнение «схем ладов» и звукорядов.

В самом деле, сколько тут интересного, если музыкознание сумело бы сдвинуться с позиций только «музыкально-литературоведческих», только теоретико-аналитических, только фольклорно-расшифровочно-количественных к сфере музыкально-интонационно-общительной и к

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание