Выпуск № 4 (67) | 1939 - страница 47

рениями? Я дерзаю даже быть убежденным, что и графиня Ольга Андреевна не посетует на мое доброе желание увидеться с Вами зимою в северной столице.

А у нас новая трава показалась и новые почки повыступили на деревьях; кажется, что вешний сплошной холод восполняется, по закону равновесия, тепловатеньким и несносненьким Ноябрем; по нервам ходит эта сумрачная теплынь. Брюсов календарь упорно предсказывает суровую зиму; хорошо-бы, пора на саночках.

Прошу тебя, друже, передать мое душевное приветствие графине Ольге Андреевне и графине maman.

В непременном ожидании свидания, крепко обнимаю тебя, милый друг. Дай весточку.

Твой
Модест Мусоргский

10 Ноября 1877. П—бг

24

[14 Ноября 1879 г.]

Графу Арсению Голенищеву-Кутузову
от Модеста Мусоргского.

В самую пору художественного воплощения твоей драмы «Царь Василий Шуйский», твоя дружеская мысль приласкала меня посвящением этого художественного труда мне, грешному. Придираюсь, не быв придирчивым. Вчерашний сеанс утвердил меня в правоте дела. Искренность отношения к историческим событиям, нюх в летописи и искренность, а отсюда сердечность — жизненность там, что ли, в воплощении исторических типов и явлений меня до зела любовью к твоим силам обуяла. Сдается мне, что поле твоей художественной работы — история, летопись Руси. Кажись, «в наше время, когда и проч.», как любил смеяться Добролюбов, изучение истории, передача ее в художественном воплощении требуемы и творческим инстинктом художника, и обществом русских. Очаруйся: совремнные романы писались в то время, когда ничто не предпринималось, а мы, грешные, этвем на перевале от предпринятых мер к их унятию. Возможен ли современный роман там, где отношение лица к обществу людей (et vice versa¹) сегодня так, а завтра — как прикажут? Ведь только нечто постоянное (до времени) может дать художнику из суммы явлений известный тип; иначе — этот художественный тип, чтоб быть художественным, должен изображать нечто в роде «Tour de Babel»². Если-бы ты, милый друг, взялся за новую драму, небывалую — Лейб-Кампанцы! Материалов много — работать можно. Сделай — погуторь и посовещайся с Стасовым Владимиром, а я (жив буду) оперу сделаю. Только не мни, чтобы, ради этого дела, я тебя на историю гнул; нет! а приятно и хорошо-бы на твоей творческой мысли поработать. Авось!! — только бЬвершенно самостоятельно сделай, как следует, а обо мне не помышляй. —

Твой Мод. Мусоргский

Приезжай сегодня 14-го Ноября к нам — когда хочешь.

_________

¹И наоборот.

²Вавилонская башня.

С. Пбг. Вас. Остр. 5 л. № 10.
[Декабрь 1879 г.]

25

Мой милый друг Арсений, не сетуй на меня: с самой весны со мною приключилась какая-то странная болезнь, разыгравшаяся в Ноябре настолько сильно, что доктор мой, хорошо знающий меня, приговорил было меня только к 2-м часам жизни. Теперь мне немного лучше, но только немного. Вот и пользуюсь сколько нибудь сносным состоянием мозга, чтобы побеседовать с тобою.

Очень порадовался я за твой выпуск стихотворений и за напечатание Шуйского. По поводу первого, меня очень приласкали симпатичные, а иногда и дельные отзывы о натуре твоего творчества. Форма признана единогласно безукоризненною; следовательно вопрос шел о твоих задачах и их выполнении: в этом разе, ты хорошо знаешь милый друг, насколько благорасположения человеков дробятся по отношению к той или другой творческой задаче, и еще очень хорошо знаешь, что почти всегда внутреннее, неопределимое требование заменяет собою верность критериума: мне, мол, не нравится такой-то сюжет — ergo: стихотворение мало меня удовлетворяет, и на оборот. Но помимо этой неизбежности, отзывы клонятся к признанию той силы, что составляет плоть и кровь настоящего художественного творения. О Шуйском! вот тут-то и попадаются некоторые. Не умея стать твердо на историческую почву, эти некоторые поднимают споры о сценичности или не сценичности, забывая при этом, что самое дюжинное произведение может быть сценичным, в смысле пустопорожнего наружного эффекта, и, на оборот, глубоко продуманная и прочувствованная поэтом драма, не шаля и не прикрываясь внешностью, носит в самой себе законы сцены и не может не отозваться в зрителе сколько нибудь восприимчивом. Твой Шуйский не для актеров отличающихся в «Воробушках» или «Вокруг огня не летай», либо «В осадном положении», и тот же твой Шуйский не для публики вообще, а для публики в особенности. За то, общечеловеческая наклонность к противоречиям уловляет милых человеков, жаждущих во что бы то ни стало критиковать, не сумев уловить самые существеннейшие, главнейшие черты драмы. Впрочем, «перемелется», а я с моим мнением о Шуйском и возсяду торжественно на вершине и, как всегда скромно, скажу: «вы теперь более познакомились с драмою». Еслибы ты знал, друг, до какой степени надо долбить людям, движения и роста исскуства ради! только чуть задремли, народится такой ворох суетных мнений, что не оберешься. —

Однакоже я буду не прав перед тобою и перед опонентами моей любви к твоему Шуйскому, если не заявлю тебе, что огромное большинство сцен волнует (к моей выгоде) реченных опонентов. Так и должно быть. Глубокие творения не с маху овладевают людьми.

А теперь вот что, друг: познакомился я с В. В. Верещагиным, он с Вл. Вас. Стасовым прибыл к нам и исполнялся «Забытый» Вас. Вас. Верещагина, твой и мой. Ты отсутствовал, но близко нами чувствовался — как бы среди нас присутствуя. Это было одно из чудеснейших художественных утр. Конечно В. С. устроил у себя денька через два, накануне отъезда В. В. Верещагина в Болгарию, большой музыкальный вечер: Верещагин был в большом восторге. «Забытый» — текст и музыка ему очень по душе,, даже глубже: он высказывал, что местами его охватывало нервное чувство. Я надеюсь скоро познакомиться с братом В. В. Верещагина — ты мне

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

24

25

Содержание