Выпуск № 2 (43) | 1937 - страница 39

Второе действие грешит слишком трафаретным толкованием сюжета. У Пушкина — все просто, сжато, по-народному мудро. Нет лишних слов, образов, нет игры ради игры. Разумеется, специфика оперного представления позволяет делать некоторые отступления и вставки, не нарушающие общий смысл и стиль оригинала. Но здесь прежде всего необходимо чувство меры.

Содержание первой картины второго действия (по счету одиннадцатой) — всего лишь одна строка поэта: «Вот неделя, другая проходит...»

Как же рисует композитор эту «неделю, другую»?

Действие насыщено красками, звуками, плясками, представлениями ряженых. Все забавляют старуху, кланяются ей, угождают ее вкусам — заурядным и крикливым.

Но чего здесь достиг композитор? Удалось ли ему создать разнохарактерный дивертисмент, объединив его стилизацией в духе «русских кокошников», или показать в развернутом виде дурашливый «интерьер» сварливой старухи — столбовой дворянки?

Задача была ясна. Нужно было раскрыть этот «интерьер» средствами занятного, разнообразного дивертисмента. И в известной мере композитор достиг здесь сценического эффекта. Но если в речитативе няни, в простодушных мелодиях старика радовал народный колорит, то здесь, во всех скоморошьих плясках и колыбельных — чудится, именно дух стилизации, вычурный наряд с кокошником в псевдорусском характере.

Удачно найденный мотив старухиной скуки (большие терции в валторнах и трубах, хроматически нисходящие) цементирует дивертисментные номера (подобно «Прогулкам» в «Картинках с выставки» Мусоргского). Но не все номера дивертисмента равноценны. Слаб танец медведя с журавлем, где наворочено в оркестре слишком много формальных кунстштюков. Припрыгивающие форшлаги журавля и тяжелый топот медведя не создают еще того танца, который и легко бы слушался, и интересно смотрелся. Весь танец звучит надуманно и тяжеловесно. Значительно лучше — нарочито дурашливая колыбельная песня.

Чрезвычайно живописен, колоритен и мастерски сделан в оркестре «Танец трех девушек». В сущности, мелодия его построена на трех звуках:

Пример 7

Но композитор показывает в нем большое искусство разработки: танец не надоедлив, а разнообразен. Тональная устойчивость словно подчеркивает ограниченность, забитость скоморохов. И этот танец

наскучил старухе. Начинается новый, более сложный и менее удавшийся композитору, страдающий излишними нагромождениями и монотонностью,

В драматическом плане от такого назойливого однотонного соседства очень выигрывает сцена нового буйства старухи. Здесь лишь мешает нарочитый уход в атональность — несколько примитивный прием звуковой изобразительности. Старик убеждает старуху: «Ни ступить, ни молвить не умеешь», а туда же, мол, в царицы метишь! Старика волокут силой к синему морю, чтоб снова просил он золотую рыбку. Неожиданно раздается голос рассвирепевшей старухи:

Не хочу быть столбовою дворянкой,
А хочу быть вольною царицей.

Широкими секстами движется мелодия старухи, точно подгоняя незадачливого старика. Пригорюнившийся, приходит он на берег синего моря.

Двенадцатая картина посвящена изображению морского волнения, негодования обитателей моря, разгневанных наглыми требованиями старухи. Из недр бушующей стихии возникает песня золотой рыбки. Для этой второй ее арии композитор взял совершенно неподходящие в данном случае слова из отрывка «Свод неба мраком обложился...»¹. Здесь неудачны и замена (совершенно произвольная) пушкинских слов (вместо «в волнах варяжских» — «в волнах холодных»), и самый монтаж отрывка — соединение первых строк с последними, искажающее смысл стихотворения: сон рыбака превращается в явь — он действительно тонет, а не просыпается, как у Пушкина. Это, по существу, не ария, а вставной романс на постороннюю (по отношению к сюжету оперы) тему, снова перемещающий внимание слушателя от естественного сюжетного развития сказки. Сама по себе музыка романса далека от свежести и яркости пушкинских образов. В ней много натянутости, аффектации. Блестки простых, певучих оборотов, например, на словах «Качаясь, лебедь на волне (а не «на волнах», как в романсе. — Г. П.) заснул», редки и тонут в довольно серой, маловыразительной мелодии.

Романс закончен — осьминоги и другие морские чудища гневно перекликаются с беззаботными рыбками. Гроза приближается.

Хор чудищ угрожает старику. Но вот звучит знакомая переливчатая мелодия рыбки, советующей старику не печалиться: все, мол, сбудется.

Тринадцатая картина выдержана в стиле русского лубка. Здесь снова стилизация, но стилизация обоснованная. Облачение царицы, ее осоловелый взгляд, тупые лица бояр, плящущих под царицыну дудку, и фальшивый перезвон колоколов — великолепное обрамление (пантомимного характера) простой и мудрой народной мысли: а власть-то хоть и грозная, да дурацкая, хоть и от бога гневного, да рабья! Композитор старается решить эту сложную — при всей своей видимой простоте — задачу. Форма ему удалась — лубок получился. Но издевка, сатира еще таится где-то очень глубоко.

_________

¹ Отрывок из незаконченной поэмы Пушкина, имеющий тесную связь с замыслом трагедии «Вадим». —. Прим. ред.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка