У нас, пианистов-аккомпаниаторов, как у всех артистов, есть свои вкусовые пристрастия, но мы не всегда можем им следовать. Виной тому — зависимость от репертуарных желаний наших солистов. Мои стилистические приоритеты сформировались уже на консерваторской сцене, где я мог экспериментировать, искать себя. Но реализовать найденное удалось лишь почти десятилетием позже, ибо по окончании консерватории я сделался… самым низкооплачиваемым концертмейстером Ленинградской областной филармонии. К радости моих коллег-концертмейстеров, я гордо отказывался аккомпанировать балетным артистам, фокусникам, «народникам», исполнителям массовых песен. Было, конечно, нелегко, но верность идеалам и терпение окупились сторицей. Звание лауреата международного конкурса1 позволило не только повысить мою концертную ставку, но и приоткрыть филармонические двери на Невском проспекте. Окончательный прорыв произо­шел после успеха на шумановском конкурсе2: я получил на три года свою первую профессуру в Дрездене и с головой окунулся в музыкальную жизнь Германии, много слушал, много играл сам.

По возвращении в Ленинград мне представилась возможность публично продемон­стри­ровать все, что я накопил и чему научил­ся: мой любимый Малый зал филармонии «ску­­пал на корню» мои программы, а талант­ли­вая вокальная молодежь была готова экспериментировать вместе со мной. Так родились программы: песни Малера с Владимиром Чер­новым, «цыганская» с Любовью Ка­зар­нов­ской, шумановская с Сергеем Лей­фер­ку­сом, песни Шуберта и Вольфа с Рубеном Ли­си­цианом, «испанский» вечер с Оль­гой Бо­ро­ди­ной и многие, многие другие. Из «об­слу­жи­ваю­щего персонала» я перешел в статус, позволяющий выбирать где, что и с кем. Спаси­бо судьбе!

Виниловый диск с записью вокального цикла Брамса op. 33 на тексты Людвига Тика из «Прекрасной Магелоны» мне подарили, когда я был еще студентом3. Подарок ока­зался воистину данайским: Дитрих Фишер-Дискау и Святослав Рихтер создали шедевр исполнительского искусства. После нескольких попыток сыграть цикл я похоронил эту свежерожденную идею: в моей памяти «засел» каждый такт интерпретации титанов, а становиться бледной копией мне не хотелось.

Прошло несколько лет. Впечатления на­чали стираться, что было очень кстати. В Дрездене из руин в прежнем блеске «восстала» Semperoper, архитектурное чудо Гот­фрида Земпера, и по доброй немецкой традиции, помимо оперных и балетных спектаклей, было решено проводить там и лидерабенды.

Первым прозвучал «Зимний путь» Шуберта в исполнении Петера Шрайера и Святослава Рихтера. Для второго концерта4 я предложил дирекции театра «Прекрасную Магелону». Наряду с моим бывшим студентом, вышедшим к тому времени на самую высокую орбиту мировой популярности, Олафом Бером, я пригласил выдающегося театрального актера Фридриха Вильгельма Юнге, дружба и сотрудничество с которым стали одними из важнейших моих творческих приобретений в Германии. Наше знакомство произошло абсолютно нетипично для немецкой ментальности. В первый же месяц пребывания в стране меня пригласили на спектакль в драматический театр. Давали «Ревизора» Гоголя в постановке Георгия Александровича Товстоногова, перенесшего свою замечательную ленинградскую постановку на дрезденскую сцену. Мой немецкий язык тогда оставлял желать лучшего, и я воспользовался шансом насладиться пониманием каждого слова — гоголевский текст я знал практически наизусть. Я был восхищен Хлестаковым в исполнении Юнге и после спектакля незванно отправился к артисту в гримерку (что совершенно не принято), чтобы выразить свой восторг. Там завязалась наша дружба. Наверняка идея пригласить в Lieder­abend третьего исполнителя, актера-­чтеца, вызвала удивление читателя. Дело в том, что немецкий поэт и писатель Людвиг Тик в прозаический текст своей новеллы вкрапил стихотворения, пятнадцать из которых Брамс и положил на музыку. Текст Людвига Тика невелик по размеру, и в Германии существует традиция исполнения песен в обрамлении фрагментов прозы. Спетое и прочитанное прекрасно дополняют друг друга, поэтому «Прекрасная Магелона» — частый гость на концертной эстраде. Я очень надеялся, что дирекция театра «клюнет» на такую приманку — исполнителей с громкими афишными именами, — что и произошло.

Мы все трое впервые исполняли «Магелону» и по незнанию допустили серьезную ошибку: для непрерывности повествования и цельности впечатления мы решили не делать антракта, а Юнге к тому же прочитал литературный оригинал почти целиком. В результате вечер длился около трех часов и, думаю, жидкость, выпитая до концерта, отвлекала многих в зале от сосредоточенного художественного восприятия. На ошибках учатся, и после концерта мы клятвенно пообещали друг другу таких экспериментов больше не проводить.

Когда я вернулся в Ленинград, мне захо­телось и нашу филармоническую публику по­радовать этим литературно-музыкальным деликатесом. Я знал, что спеть этот цикл Брам­са — давняя мечта Рубена Лисициана. О луч­шем партнере я и мечтать не мог, но возник вопрос, кто же согласится прочитать сказку.

Так я познакомился с Алисой Фрейндлих.

Я вышел на Алису Бруновну через об­щих знакомых (иногда окольные пути ― самые прямые и верные!). Она пригласила нас с Рубеном к себе домой, и мы исполнили для нее несколько песен. Я сопроводил исполнение цветистыми рассказами об истории создания, традициях; к тому времени и мой перевод текста уже был готов. Идея увлекла актрису, и она (к великой нашей радости!) согласилась. Не откладывая в долгий ящик, я тут же понесся в Малый зал филармонии, чтобы сообщить благую весть, и дата концерта — 25 апреля5 — была спешно найдена (куй железо, пока горячо!).

Алиса Фрейндлих
Alisa Freindlich
Фото: alisa-freindlih.ru

Началось увлекательное и поучительное время репетиций. Тот, кто ищет в литера­турно-­вокальной композиции со сквозным сюжетом лишь монотонную смену сольных эпизодов, что-то вроде передачи палочки у бегунов в эстафете, ошибается. Если на беговой дорожке главным условием качества является скорость, то на сцене — это изменчивость темпоритма.

В вопросе Сергея Юрского «Кто держит паузу», ставшем названием его прекрасной кни­ги6, покоится зерно взаимоотношений ис­пол­нителей. Зачастую стремительная, как в пинг-­понге, перекличка между эпизодами уже в следующем номере сменяется тай-брей­ком, сознательно удлиненной паузой с медленным словесным переключением в плоскость неторопливого музыкального повествования.

Если у нас, музыкантов, характер и скорость движения обусловлены авторскими указаниями в нотах, то у артистов речевого жанра один и тот же текст можно трактовать по-разному. Даже наивные и чуть примитивные переходы от прозы к стихам у Тика «И он запел:» можно наделить совершенно различным характером, словно «настраивая» певца на желаемый темпоритм. Сначала Фрейндлих слушала наш номер, «впитывала» его и после этого предлагала свою версию сопоставления текста и музыки. Опыт театральной актрисы и ее врожденная музыкальность при этом дополняли друг друга, интеллектуальный анализ усиливался интуицией.

Мы нашли прекрасную краску, словно подслушанную в нетерпеливом диалоге, когда один из его участников начинает говорить, не дав закончить предложение другому, перебивая его. Мы наметили пару переходов, где брамсовское фортепианное вступление звучало уже на завершающих фразах чтицы. Для этого нужно было не только ощутить темп прозаического текста, но и «посекундно» скоординировать тайминг, зафиксировать и в точности следовать договоренности. Из всего обширного арсенала актерских выразительных средств на первый план у Фрейндлих вышло Слово. Сопутствующая жестикуляция была скупа, вернее сведена к минимуму, и не отвлекала от главного. В общении с такими мастерами рождаются самые счастливые мгновения сценического исполнительства: слушать партнера и быть услышанным — что может быть прекраснее?!

Программка концерта 25 апреля 1987 года
(Малый зал имени М. И. Глинки, Ленинградская филармония)
Program of the concert on April 25, 1987
(Glinka Small Hall, Leningrad Philharmonic Society)
Фото предоставлено С. Б. Скигиным

Я получил еще одно подтверждение истине, что опыт и талант отнюдь не подменя­ют неистощимое прилежание, высокую тре­бовательность к себе в подготовительной фа­зе работы. До сегодняшнего дня воспоминания о концерте наполняют меня радостью. Без сомнения, концерт удался! Полагаю, что и Фрейнд­лих была довольна. Она распроща­лась с нами неформальным «Не пропадайте, звоните». В таких случаях долго думать нельзя, надо включать фантазию для поиска новых идей.

Те, кому довелось вытерпеть-выстрадать первые четыре декабрьские недели в Европе, знают, что Рождество ― это коммерческая глобальная катастрофа. Все начинается с очаровательно-наивных рождественских мелодий, раздающихся даже из мусорных бачков. В магазинах вырастают горы рождественских сладостей, сулящие январское раскаяние дие­той. Нездоровым блеском горят глаза как верующих, так и неверующих, мечущихся в поисках рождественских подарков. Торговля удесятеряет оборот: целый год она живет прибылями от рождественских продаж ― что-то вроде медведя, который должен накопить жир на зимнюю спячку. От этого кошмара следовало бы к декабрю бежать в страны иной веры, если бы не… музыкальные приношения. В Германии, в больших и малых церквях наступает время рождественских концертов, и вспыхнувший интерес к Баху, Моцарту, Вивальди и Девя­той симфонии Бетховена сравним лишь со спросом на марципаны и пунш-Glühwein.

Но подлинным венцом становится «Рождественская оратория» Баха. В мое первое дрезденское Рождество я был приглашен Петером Шрайером на ее исполнение в придворном соборе святого Тринитатиса, где певец выступал в партии Евангелиста.

Без преувеличения, я был потрясен этим музыкальным действом: ничего сравнимого мне пережить более не довелось. Бах сделал меня, атеиста солидной советской закалки, на один вечер убежденным верующим. Вот она — волшебная сила искусства!

Я прожил тогда в Дрездене три года и после трехразового испытания Рождеством вернулся домой, лелея желание поделиться своими музыкально-религиозными декабрь­скими ощущениями с ленинградскими мело­манами. Скажу честно, меня сдерживал страх быть наказанным за такую дерзость. Павел Герасимович Лисициан рассказал мне однажды, что нечто подобное ощутил и он, когда в программу сольного концерта в Большом зале филармонии включил романс Рахманинова «Христос воскрес» на стихи Мережковского. Певец почувствовал себя уже в «Крестах»7, когда с первой фразой романса «“Христос воскрес” поют во храме...» все слушатели молча поднялись из кресел.

Соблазн пересилил страх, и я предложил Малому залу филармонии (кому же еще!) день в день, 24 декабря (когда же еще!) провести настоящий Рождественский концерт8. Музыкальный костяк программы был мне ясен — рождественские песни Корнелиуса и Вольфа. Для их исполнения кандидатуры российских «европейцев» Аллы Аблабер­дыевой и Рубена Лисициана тоже не вызывали сомнений. Я знал, что в репертуаре замечательного пианиста Анатолия Угорского есть фортепианный цикл Мессиана «20 взглядов на младенца Иисуса». Что касается литературных текстов, ничего более подходящего, чем Библия, не найти. Уверенный в отказе, я неожиданно получил от директора зала Валентины Азовской «зеленый свет», и тогда встал вопрос: кто отважится прочитать со сцены «крамольные» библейские притчи?

Я позвонил Алисе Фрейндлих, коротко рассказал о своей идее и услышал знакомое «Приезжайте!»

Так началась работа над концертом…

За несколько лет до этого из Испании я «контрабандно» провез Библию на русском языке, с которой и явился к Алисе, но выяснилось, что у нее есть свой экземпляр. Мы выбрали эпизоды, как нам показалось, наиболее подходящие к музыкальным номерам, и репетиционная работа пошла по накатанным «магелоновским» рельсам.

Программка концерта 24 декабря 1989 года
(Малый зал имени М. И. Глинки, Ленинградская филармония)
Program of the concert on December 24, 1989
(Glinka Small Hall, Leningrad Philharmonic Society)
Фото предоставлено С. Б. Скигиным

Настал день нашей Голгофы. Утром на последнюю репетицию в зал нагрянула бригада «жадных до сенсаций» телевизионщиков.

В своем интервью Алиса Бруновна, отвечая на вопрос, почему она согласилась принять участие в концерте, поведала телезрителям, что она глубоко верующий человек и сомнений «читать или нет» она не испытывала. Конечно же, читать!

На концерт я приехал заранее. Валил снег, и город был занесен сугробами. «Божье знамение, — подумал я, — что-то вроде солнечного затмения в “Князе Игоре”, — может, и не придет никто!» Но за два часа до начала перед залом стояла толпа надеющихся получить лишний билетик — все билеты в кассе были распроданы в рекордно короткое время. В багажнике машины лежал привезенный из Германии швиббоген — огромный литой чугунный подсвечник весом в 8 кг (!) — непременный атрибут немецкого рождественско­го убранства. На случай если после концерта все-таки «повяжут», я прихватил с собой и зубную щетку.

Чугунный колосс занял свое место на авансцене, и я, «зарядив» его свечами, стал ждать назначенного часа.

Рождество начинают праздновать с по­явления на небе первой звезды, возве­щаю­щей о рождении младенца Иисуса и указывающей дорогу в Вифлеем. Но по причине не­прекращающегося снегопада наде­яться на звезду мы не стали и вовремя вышли на сцену. Фрейндлих зажгла свечи, и концерт начался.

Алиса читала изумительно. Перед ней лежали листки, вырванные из тетрадки, — биб­лейские тексты она переписала от руки.

История, произошедшая почти два тысячелетия назад, прекрасна своей простотой, и в этом сопоставлении каждодневной обыденности с вечностью кроется ее секрет. И как чудесно, что в чтении Алисы не было наносной псевдозначительности и выспренности (котурны не уместны для персонажей в сандалиях на босу ногу). Сцена не прощает неправды, и Алиса плела нить повествования мягко, без нажима.

Все прошло прекрасно. Исполнители и слушатели были счастливы. Наверняка среди замечательных актеров русской сцены нашлись бы те, кто сумел в этот вечер блеснуть талантом и мастерством, но трудно представить, что кто-либо поведал бы рождественскую «быль-небыль» столь правдиво.

Прошли десятилетия, но я остался верен своей идее совместных программ с драматическими артистами-чтецами и горжусь тем, что стоял на сцене рядом с Аллой Демидовой, Георгием Тараторкиным, Антониной Шурановой, Евгением Князевым.

Год назад я позвонил Фрейндлих и поделился с ней еще одной идей. Алиса помолчала и… отказала. «Вы знаете, мне надо еще так много успеть сделать. Хоть и хочется — но не могу. Простите!»

Я не обиделся и хочу закончить эти воспоминания пожеланием: дай вам Бог, Алиса Бруновна, осуществить задуманное. Уверен, это удастся. То, как Вы поведали в тот вечер о божественном рождении, вселяет уверенность, что Он Вам в помощь!