Платье с длинным шлейфом
Платье с длинным шлейфом
С каждым человеком наверняка такое случалось, когда в знакомой комнате он мог часами безуспешно искать необходимый предмет. И вот, по прошествии времени этот предмет, будто по собственному желанию, обнаруживал себя в самом обозримом и привычном месте. Это значит, что в процессе поиска наше внимание скользило вдоль самого открытого места, как бы вычеркивало его из-за чрезмерной очевидности, устремляясь в потаенные углы. Проскользив однажды в миллиметре от искомого и не обнаружив его, сознание вряд ли в скором времени вернется к пройденному пути.
С первых композиторских проб для меня стал очевидным факт, что обнаружение единственно верной интонации, формирующей все древо произведения (часто это можно обозначить как мелодию), подобно волевому упорству не пройти мимо в миллиметре от кажущейся бесперспективности.
Многократно слышанные седовласые гармонические связи и ритмические структуры как длинные тени жанровых изваяний вдруг оказываются под таким углом освещения, что обретают новое дыхание. Как в этом аспекте познания, так и в любом другом по пути следования важно не вычеркивать кажущиеся пройденными тропки — при более целеустремленном взгляде они будут все еще непроходимым густонаселенным лесом.
Раньше для меня примером такого пристального композиторского вслушивания были Сильвестров, Шнитке, Пярт, которые через детерминированную додекафонную технику пришли к перерожденному романтическому мелодизму, полистилистике, хоральному аскетизму tintinnabuli. В дальнейшем я обнаружил в себе обратный вектор — движение от уже переосмысленной этими мастерами мелодической простоты к постепенному расширению стилистических границ (часто до их размывания и исчезновения), фактурному усложнению и попытке насыщения мелодизма элементами, до этого ему не свойственными.
В памяти всплывают образы детства. Были в 1990-х школьные дневники, на задней обложке которых помещалась на первый взгляд ничего не выражавшая абстракция, состоящая из неравных орнаментальных паттернов. При минимальном, но единственно правильном скрещивании глаз из плоского ковра вдруг проявлялась 3D-фигура. Вспоминая то детское удивление, я понимаю его сегодня как метафору чуда рождения музыки в ничего не предвещающих (как поначалу кажется) условиях.
Но мелодия — это не про «красиво». Скорее, мелодия — спрессованный сплав чего-то, ощущаемого как правда. И музыкантам, и слушателям важно быть начеку, чтобы не «впасть в прелесть» (по терминологии древних христианских старцев). Отсутствие погруженности в музыкальный исторический опыт может дать свои плоды — степень близорукого варварства даже необходима для сбрасывания старой кожи. Но чаще всего в обход воздвижения стройного здания эта самая «прелесть» приводит нас лишь к поверхностной красоте внешнего фасада. Чрезмерное слушательское ожидание от музыки обязательного наличия в ней лирического мелодизма имеет, как мне кажется, негативный ретроградный шлейф упрощения.
У человечества есть не от него зависящая потенция заполнения пространства собой. В XIX веке завершился процесс заселения всей земной тверди, теперь же стоит вопрос о колонизации других планет. Кажется, так вселенная и расширяется. Все, что казалось незыблемым, таковым больше не является. В современных реалиях меняется подход к таким константам, как равномерная темперация, применение и характер взаимодействия типичных инструментов симфонического оркестра, изменение формата проведения концертов и физических носителей музыки, отношение между музыкантом и слушателем и многое другое.
И тут встает вопрос даже не о границах дефиниции мелодии, а о самой необходимости применения этого термина. Потому что в привычном классическом понимании «мелодия», «мелодичность» (или их отсутствие), категория мелодии, мелодичности (или их отсутствия), скорее, уводят от глубинной слушательской рефлексии. Даже исключительно на чувственном уровне. Они — в большей степени тайм-аут для ума, чем трамплин для достижения последующих уровней. Это естественно. Часто слова имеют власть быть стеной перед тем смыслом, который они же и обозначают. Многие слова с течением времени как зеленый лист желтеют, после опадают, а смысл, который прикрывало слово, продолжает стоять обнаженным, ожидая нового одеяния. Потому за неимением другого и мы будем пользоваться этим изначально этимологически прекрасным греческим словом.
Возможность быстрого усвоения и воспроизведения не является обязательным условием мелодии. Это зависит от уровня слушательского опыта. Восьмилетний ребенок из индийской провинции может озвучить привычный для него напев такой орнаментальной и ритмической сложности, который едва ли дастся выпускнику европейского музыкального вуза. Таким образом, европейский гомофонный склад и тональная система не являются обязательным условием существования мелодии. В то же время, независимо от географии, ей неизбежно свойственен ладовый вектор. Исходя из этого, фрагмент музыки, например, Пьера Булеза может быть обозначен как мелодичный. В этом смысле интересны поиски его предшественника Альбана Берга, сумевшего в условиях свободной додекафонии продолжить расширять границы тонального мелодизма в лирико-романтическом ключе. Приблизительно то же самое, но с другим стилистическим «нацелом» осуществлял и Стравинский позднего периода.
Шёнберг определил понятие Klangfarbenmelodie («мелодия тембров»), имея в виду под словом «мелодия» некий архетип слаженной последовательности в организации тембров. Следуя его путем, можно сегодня определить музыку, например, Лахенмана или Лигети как мелодию фактуры и текстуры, musique concrète и noise как мелодию шумов, музыку Шелси как мелодию унисона, а Гризе и Хааса как мелодию спектра. Но не проявляется ли здесь неуместность подобных терминологических сопоставлений из-за все-таки очевидной связи понятия «мелодия» с классико-романтической традицией?
В глобальном смысле музыка (а значит и мелодия) родилась из мимезиса — первобытного подражания окружающей звуковой среде. Разумеется, признанными виртуозами в животном мире всегда были птицы, и им всегда пытались подражать древние люди, но что-то в корне менялось в процессе подражания и дальнейшего преображения.
Мелодия, как и речь, не течет непрерывно как река, а делится на сегменты. Если мы обратим внимание не на саму характеристику каждого сегмента по отдельности, а на напряжение и степень магнетизма между ними, то, как правило, обнаружим достаточно стройный логос. У птиц же действует система неуловимой комбинаторики, воспринимаемой человеком, скорее, как несвязная мозаичность. Следовательно, еще одной чертой мелодии в ее классическом понимании является общеизвестная связь с теми же стройными структурами, что и в лингвистических построениях.
И уже только композиторы XXI века часто стремятся реабилитировать сложную природную комбинаторику, подобную птичьей. Иными словами, пытаются прочесть очертания облаков как зашифрованный иероглиф.
Какую бы терминологическую перезагрузку мы ни произвели сегодня с понятием «мелодия», важнее помнить о ее сущностном переосмыслении в современной музыке. Мелодия будет существовать до тех пор, пока будет образовываться вакуум, стремящийся заполниться и материализоваться в звуке-точке. Всеобщий дремлющий человеческий опыт жаждет своего воплощения, которое часто рождается как скрепление всего и вся в малой единице времени — в мелодии.
Когда встречаешь мудреца, слышишь не отвлеченные от себя, пусть и глубокие, изречения. Это всегда уверенное ощущение своего личного опыта, но как будто дремлющего на периферии сознания. Он, мудрец, лишь проливает свет на мало освещенные углы твоей сущности. Так же и с обретением мелодии, которая не была и не будет, а всегда есть. Нам лишь только может посчастливиться быть свидетелями ее рождения в этот день, в этот год, в эту эпоху.
В человеке живет потребность перевода сложной концепции в символ и последующей материализации символа в некий талисман. Так религиозный человек носит четки или нательный крест. Так человек носит молитву или мелодию, пропевая которую про себя, он пребывает в сохранности. Так интонации-зерну необходимы человеческие уши, чтобы продлить свое существование, а может, продлить наше. Так платье с длинным шлейфом скользит по мраморному полу.
Комментировать