Как там у Роберта Рождественского? «Твердят: “Вначале было слово…” А я провозглашаю снова: все начинается с любви!..» Вот так же и здесь. Вначале, мол, была интонация, мелодия, песня, танец, пла­сти­ка… Пустое все это. Вначале был ритм! И в качестве аргумента скажу, что каузальность ритма, бла­годаря которой мы спо­­собны хоть к какой-то му­зы­кальной организации и вре­меннóму структури­­ро­ванию, одновременно есть неотъемлемое свой­ство музыкальной материи.

Хотя наш разговор о му­зыкальных кате­гориях на­чался во втором номере «Му­зыкальной академии» за 2019 год не с рит­ма, а с мелодии и ее роли, месте, значении в современной музыке. Разговор, приобретший тона острые, дискуссионные, глубокие, лиричные и даже провокационные, — словно подчеркивая тем самым главенст­вующую роль мелодического основания и отводя всему прочему функцию лишь одного из элементов мелодии. Может, оно и так. Но по мне — первичнее ритма в музыкаль­ном ис­кусстве нет ничего. По­тому как ритм есть ис­числен­­ное музыкальное время1. А вре­­мя, как из­вест­­но, наряду с про­стран­ством — поня­тия, без которых не может су­ществовать не только музыка, но и мы сами.

Фото: meloman.ru

Давайте откажемся от стандартно однонап­рав­лен­но­го исчисления времени и признаемся, что, по су­ти, оно различное, разноте­­кущее, разновоспринимае­мое и даже разновекторное. Каж­дый из видов оби­тателей земного мира ощущает его по-своему. Или вот время сна, в котором порой умещается вся жизнь. А вот время бодрствования, где, впрочем, один день по ощущению зачастую не равен другому. Вот кратчайшее время победы и счастья, а вот долгоиграющее время горя и беды. Вот время плохой музыки, которое тянется нескончаемо и уныло, а вот время музыки великой — что пролетает и уносится подобно мгновенью. Вот время звуков медитативных, статичных, едва ли не «наркотических» (рага, мугам, макам), в которое погружаешься и замечать перестаешь: время застывающее. А вот оно стремительное, сверхскоростное, как болид Льюиса Хэмилтона. Вот время акта творческого. А вот акта сексуального. (Хотя люди знающие считают, что между ними особой разницы иногда нет. Но, скорее всего, врут эти знатоки, ох, как врут!) Наконец, есть и дискретное время. Не верите? Возьмите острую боль, к примеру, зубную, что буквально обрывает ход времени, которое было до боли; и это время вновь возобновля­ется, как только с болью удалось справиться окончательно.

Вот так же и ритм музыкальный (и не толь­ко музыкальный). Разнобегущий, разно­струк­ту­ри­руемый, разнопонимаемый… У каждого музыканта свой. Собственный ритм присущ не только отдельным композиторам, но и целым эпохам, течениям, стилям, жанрам музыкальным. И хотя долгое время в европейской традиции — у строгих полифонистов, классиков и даже романтиков — ритм был едва ли не на задворках композиционных практик и только с радикальными переменами ХХ столетия он приобрел полновесный статус участника и даже лидера музыкальных осуществлений и процессов, все равно — во все времена ритм выполнял свою обязательную и немаловажную функцию. На мой взгляд, значение ритма в доавангардные эпохи, то ли исходя из привычного понимания, что западноевропейская музыка во главу угла ставила мелодию, гармонию и контрапункт, то ли просто в силу научной «антиритмической» инерции, сильно преуменьшается. Почему? Доведу свою мысль до парадокса.

Музыка вполне способна существовать, даже когда в ней нет ни мелодии, ни гармонического фундамента, ни какого-либо конт­рапункта. Она может звучать и в отсутствие вокала, и в отказе от инструментального темб­ра. Но музыки — никакой! — не может быть без ритма. Кажется, это и есть единст­венная музыкальная аксиома!2

А если продолжить мысль об априор­ности ритма и развить ее до космических масштабов, то, чуть перефразировав Ари­стотеля, можно заключить, что некоторым образом ритм есть все сущее3.

Теперь — ближе к самому проекту.

Как всегда, его инициатором была Марина Израилевна Нестьева, которая любезно привлекла меня к работе. Было решено обратиться не только к композиторам, как в случае с мелодией, но и к исполнителям и ди­рижерам. Витала идея обратиться и к джазовым мастерам — безусловно, очень интригующая (учитывая, что ритм в джазе — явление гораздо более значимое, чем в жанре академическом4), но все-таки остановились на тех, кто точнее соответствует названию нашего журнала. Что, однако, не исключает, что к разговору о ритме в джазе мы еще можем вернуться.

Мы ничем не ограничивали наших авторов, предложив нечто вроде вольного сочинения на тему ритма в музыке — в диапазоне от общих философских, художественных, аналитических разговоров до роли ритма в собственном творчестве, от значения ритма в истории музыкального искусства до новаторского его переосмысления у Стравинского, Мессиана и так далее.

Мы не выходили за рамки европейской традиции, при этом осознавая, что ритм в культурах неевропейских — явление невероятно богатое и разнообразное, обладаю­щее исключительным потенциалом, влиянием и информативностью. Но ограничение было оправданным, так как разговор о ритме подразумевал обсуждение его роли, места и практического значения прежде всего в композиторском творчестве.

Круг имен, задействованных в нашем проекте, весьма обширен (впрочем, как и в прошлом разговоре о мелодии) — от маститых и давно признанных до молодых и только заявивших о себе. Причем расхождение мнений не менее показательно. Одни эссе впечатлили глубиной, оригинальностью и информативностью, другие — оригиналь­ностью подхода и анализа; есть тексты полемические и дискуссионные, есть подку­пающие своей наивностью, а некоторые можно назвать минималистскими, но оттого не менее колоритными.

На мой субъективный взгляд, ритм — это особым образом организованный музыкаль­ный язык. Эта мысль была предложена нашим авторам. Согласились они или нет? Давайте сохраним интригу.

Еще древние греки сформулировали, что место истины в суждении. В нашем проекте представлено немало суждений о роли и значении ритма в музыке. А уж какое из них более истинно, решайте сами.

*Название навеяно знаменитым афоризмом Ганса фон Бюлова: «В начале был ритм».